Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная
Но и тут, как тогда говорили, фортуна папе не улыбнулась. Он оказался совершенно не приспособлен к тому, чтобы делать карьеру.
От отцовской инженерной деятельности в моих воспоминаниях осталось очень немного — высокие сапоги, которые он надевал, ибо рядом с возводимыми постройками тянулось болото. И еще десятник Шнуровский, часто приходивший к нам домой. Десятник Шнуровский был страшный донжуан. Он губил мамину прислугу.
Первой жертвой Шнуровского стала Поля, которая много лет вела наше хозяйство. После Поли пострадала временная домработница, молоденькая девушка. В отсутствие родителей она гадала на Шнуровского по «гадальной книге», бросала шарик из хлебного мякиша на пожелтевшие страницы… И лила слезы. А я ее утешала.
Кстати, о домработницах. Поля была из деревни, однако вполне грамотная и, я сказала бы, цивилизованная особа. Никакого дремучего невежества, никакой власти тьмы в ней не замечалось. Чего не скажешь о всех моих деревенских домработницах, в том числе о долголетней подруге дней моих суровых, Шуре, «афоризмы» которой повторяли наши с Д.Е. друзья и знакомые. Умная Шура не умела ни читать, ни писать…
Но вернусь к отцу.
Не век папа строил дачные поселки. Помню, что он служил в каком-то тресте[В 20-х все производство в СССР разбили на сотни трестов. Были трест Главрезина и трест Главтабак, трест Главмолоко и трест Главуголь. В 1929 году часть трестов (по отраслям) объединили, получились Зернотрест, Свиновод, Скотовод…].
И, как всегда, вначале у папы все было замечательно — он очень любил людей, был человек общительный и увлекающийся… Вспоминаю одного из начальников папы — Николая Гавриловича, простецкого парня, вероятно, выдвиженца. Помню и его жену, видимо, из дворян, Ольгу Всеволодовну — они приходили к нам в гости в Хохловский переулок. И мама их принимала, как она умела, очень красиво. А потом эта пара уехала в Германию — кажется, Николая Гавриловича сделали дипработником.
Но все папины службы и «нужные знакомства» быстро обрывались. И папа опять подавал заявление об уходе «по собственному желанию» и поступал на новую работу…
Ну а как он сам относился к превратностям судьбы?
Переживал? Был безразличен?
Наверное, в глубине души все же переживал. Но вслух говорил, что не намерен всю жизнь просиживать штаны в одном и том же учреждении. Говорил, что ему лично ничего не надо. Есть деньги или нет денег — все равно. Такая философия безразличия к мирским благам, философия опрощения, насколько я понимаю, в 20-х годах была очень распространена.
На самом деле папа был человек жовиальный, любил вкусно поесть («закусить», как он говорил), любил перед обедом в воскресенье выпить рюмочку-другую настоянной на лимоне водки, любил застолья. Правда, курил всякую гадость: иногда набивал гильзы плохим табаком, иногда курил даже махорку, но чаще всего дешевые папиросы. В одежде, в отличие от мамы, ничего не понимал. Носил уродливые толстовки — холщовые блузы с карманами, в которых только гениальный Толстой не выглядел шутом.
Единственное, в чем нельзя было упрекнуть доброго, наивного, не приспособленного к жизни папу, — это в распущенности.
Я уже говорила, что папа был человек непрактичный. Теперь скажу, что у нас в семье слово «практичный» употребляли только в отрицательном смысле. Разве мог порядочный, как говорили тогда, «приличный человек» быть практичным? Ни в коем случае. Тем более приличный человек не мог быть деловым. Ведь деловой человек — это человек успеха. Он энергичен, предприимчив, инициативен, смекалист. И он обязательно должен добиваться победы и всяких житейских благ, добиваться наград. Даже денег, если в обществе ценят деньги. Поэтому хороший делец был в глазах интеллигенции той поры если и не тождествен ловкому жулику, то явно подозрителен. Работящий человек, конечно, приветствовался. Но он должен был вкалывать не за презренные жизненные блага и удобства, а ради идеи. При советской власти долго существовала унизительная кличка «потребитель» — в противовес человеку идейному. Все коммунисты априори были идейными.
Характерно, что во времена моего детства самым распространенным анекдотом-притчей была притча о Диогене и Александре Македонском. Кредо древнегреческого философа Диогена заключалось в словах: «Человек счастлив, если ему ничего не надо».
По преданию, сам Диоген, кроме сумы для хлеба и посоха, ничего не имел. И жил в… бочке. И вот однажды к той бочке подошел Александр Македонский и, восхищенный философом, возвестил: «Проси чего хочешь. Я исполню любую твою просьбу». На что Диоген ответил: «Отойди от бочки. Ты загораживаешь мне солнце». После этого потрясенный Македонский воскликнул: «Не будь я Александром Македонским, я хотел бы быть Диогеном».
Такая вот апология нетребовательности.
Просто невероятно, как эта апология мешала нам жить все 74 года советской власти.
Ну а как же папин папа, мой дед? Он ведь был купцом. Стало быть, деловым человеком.
Своего отца мой папа обожал. Однако всегда подчеркивал в нем не деловую хватку, а совсем другую черту — честность. По словам папы, дед никогда не давал расписок, не заключал письменных договоров. Ему верили на слово. Раз сказал, значит, сделает. Честное слово в дореволюционной России, видимо, дорогого стоило. Вспомним хотя бы «Бесприданницу» Островского: даже ради желанной женщины молодой купец не нарушил честное купеческое слово.
Бедный папа! Его честность никому не понадобилась…
Но, быть может, именно благодаря непрактичности ни папу, ни его многочисленную родню советская власть не сгноила в ГУЛАГе. По тем временам — большая удача.
Тем не менее папа был в обиде на эту власть. Дело в том, что в конце 20-х — начале 30-х годов папа загорелся идеей дешевого типового строительства. Той самой идеей, которую «наш дорогой Никита Сергеевич» осуществил почти тридцать лет спустя, в конце 50-х. Много грехов надо списать с Никиты за то, что он вытащил сотни тысяч семей из бараков и вонючих коммуналок и дал им отдельные квартиры со всеми удобствами.
Естественно, мой папа на такие грандиозные проекты не замахивался. Его задумка была гораздо скромнее. Он предлагал строить дешевые типовые деревянные дома на несколько семей и размещать их на окраинах Москвы. А окраинами Москвы были тогда все нынешние так называемые «новые районы» плюс некоторые дачные поселки, давно вошедшие в черту города.
Папа сделал чертежи типовых домиков и снабдил их сметами. При тогдашней нищете эти домики могли бы спасти многих людей. Но куда бы папа ни обращался со своим проектом, его отовсюду гнали. Слушать не хотели. Сама мысль о
