Марк Слоним - Три любви Достоевского

В сентябре 1859 года на вопрос Врангеля он отвечает: «Если спросите обо мне, то, что вам сказать: взял на себя заботы семейные и тяну их. Но я верю, что еще не кончилась моя жизнь и не хочу умирать». Смысл этого признания ясен: от брака не осталось ничего, кроме обязанностей. Его долг – оставаться с женщиной, которая не могла дать ему ни уюта, ни семьи, ни любви. Неудачу своего личного существования он ощущал очень болезненно. В октябре 1859 г. писал брату: «Положение мое здесь тяжелое, скверное, грустное. Сердце высохнет. Кончатся ли когда-нибудь мои бедствия?»

И затем в разных письмах звучит всё тот же мотив: «я вполне один». Это сознание одиночества и есть окончательный приговор его браку. Он ошибся насчет Марьи Димитриевны: она прекрасная и добрая женщина, но таков ее характер, и таковы обстоятельства, что ничего, кроме горя, ему от нее не видать.

Единственной отрадой и спасением было писание, но осенью 1859-го и в начале 1860 г. литературные дела его были далеко не блестящи: «Дядюшкин сон», напечатанный в «Русском Слове», успеха не имел, с «Селом Степанчиковым», который Достоевский называл комическим романом, пришлось долго возиться, прежде чем его приняли, а когда «Отечественные записки» в конце концов напечатали его, критика не обмолвилась о новом произведении ни единым словом. Теперь Достоевский работал над «Униженными и оскорбленными» и «Записками из мертвого дома» и все переписывался с братом насчет издания собрания сочинений в двух или трех томах – главным образом для улучшения финансов.

Хотя припадков не было, здоровье его по-прежнему было шатким, Марья Димитриевна была одержима своей «неподвижной идеей»: ей всё мерещилось, что он скоро умрет и она останется вдвоем с сыном в еще более трудном положении, чем после первого вдовства. Она поэтому заставляет его в письме к Государю по самому важному для него вопросу – о разрешении жить в столице – включить просьбу о принятии Паши в гимназию на казенный счет… О «потомственном дворянине двенадцатилетнем Паше Исаеве» пишет он и в других обращениях к различным высокопоставленным особам. Оба ходатайства удовлетворены: Паша помещен в гимназию, а в декабре 1859 года получено, наконец, разрешение на свободное проживание в обеих столицах. Еще до этого Достоевский отправился тайком на один день в Москву и, по возвращении, так воспламенил жену своими восторженными рассказами, что и она начала строить планы о переселении из Твери. Это был единственный случай, когда она вышла из своего обычного состояния меланхолии, апатии или боязни за мужа: она приходила в ужас от самого ничтожного желудочного недомогания Достоевского и в то же время едва сознавала, что сама таяла от медленно, но неуклонно развивавшейся болезни.

В декабре 1859 г. Достоевский выехал в Петербург, а в начале 1860-го к нему присоединилась Марья Димитриевна. Она, однако, не выдержала холодного и гнилого климата столицы и принуждена была вернуться в Тверь. С этого момента совместная жизнь их нарушена, они лишь изредка имеют подобие общего дома, а чаще всего проживают на разных квартирах, в разных городах. Летом 1862 года Достоевский отправился за границу, один, а Марья Димитриевна осталась в Петербурге якобы для помощи сыну в подготовке к гимназическому экзамену (Паша оказался «неуспевающим» учеником). Некоторым друзьям Достоевский объяснял, что на поездку за границу с женой не хватило денег. Перед отъездом он выдал ей доверенность на получение всех причитающихся ему сумм в случае его болезни или смерти. Всякие отговорки и объяснения нужны были, вероятно, для соблюдения приличий – но с 1861 года супруги жили врозь не только физически, но и решительно во всём остальном. У Достоевского была его собственная жизнь, к которой Марья Димитриевна не имела никакого отношения. Она чахла и умирала. Он встречался с людьми, издавал журнал и писал: с 1860-го по 1862 год он написал свыше ста печатных листов.

За границу летом 1862 года он ехал с явным чувством радости и свободы. Впервые за долгое время веселые, даже шутливые ноты звучат в его письмах к близким людям.

«Ах, кабы нам вместе, – пишет он Страхову. – Увидим Неаполь, пройдемся по Риму, чего доброго приласкаем молодую венецианку в гондоле (А? Николай Николаевич?). Но… ничего, ничего, молчание, как говорит в этом же самом случае Поприщин».

Ему страстно хотелось побывать в Италии – и хотелось именно теперь, пока были силы, и жар, и поэзия, как писал Полонскому, а не ждать до того времени, когда он отправится на юг с лысой и плешивой головой лечить на солнце застарелый ревматизм.

Он побывал в Берлине, Париже, который очень ему не понравился, проехал по Рейну и Швейцарии, а затем прожил несколько недель во Флоренции и объездил почти всю Италию. Именно в эту поездку начал он играть в рулетку, и эта новая страсть поглотила его целиком.

В сентябре, по возвращении, он нашел Марью Димитриевну в постели. Ей было очень худо. С этого момента она – инвалид, и Достоевский ухаживал за нею, как брат милосердия. Зимой она почти не выходила из своей комнаты и лежала по целым месяцам. Весною 1863 г. ей стало так плохо, что опасались за ее жизнь, и ей удалось выжить чудом. При первой возможности Достоевский отвез ее во Владимир, где климат был гораздо мягче. В июне он описывал свои невзгоды Тургеневу: «болезнь жены (чахотка), расставание мое с нею (потому), что она, пережив весну, т. е. не умерев в Петербурге, оставила Петербург на лето, а, может быть, и долее, причем я сам ее сопровождал из Петербурга, в котором она не могла более переносить климата».

Но сам Достоевский за нею во Владимир не последовал. Сперва он по горло был занят делами, издательскими и финансовыми, а затем снова уехал за границу – и на этот раз он был уже в Париже, Италии и Германии не один.

Жену увидал он только в октябре, во Владимире, и тут же принял решение везти ее в Москву: поселиться с нею в Петербурге было невозможно, а оставлять во Владимире тоже, по-видимому, нельзя было. Марья Димитриевна была настолько изнурена лихорадкой и, вообще, находилась в таком критическом состоянии, что даже переезд из Владимира в близкую Москву представлялся затруднительным, почти опасным. «Однако, – пишет Достоевский брату, – по некоторым крайним обстоятельствам другие причины так настоятельны, что оставаться во Владимире никак нельзя». Каковы были эти причины? Действовали ли тут соображения делового порядка, или же, как всегда у Достоевского, за короткими фразами письма скрывались какие-то сложные жизненные сплетения, какие-то тайные ходы личных отношений и психологических комплексов, которые так и останутся одной из загадок биографии писателя? Неужели во Владимире, как об этом намекает дочь Достоевского, находился Вергунов? А может быть, Марья Димитриевна подозревала мужа в неверности и не хотела с ним расставаться – он же мог выбирать лишь между Москвой и Петербургом, но уж ни в коем случае не хоронить себя в провинциальном Владимире. Или возможно, что Марья Димитриевна поссорилась с теми родными или знакомыми, которые всё это время ходили за нею. И уж во всяком случае, Достоевский считал своим долгом облегчить жене последние месяцы ее жизни. Это было гораздо легче в Москве.