Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Бедненко Владимир Николаевич
Не было этого. Даже дети нашей страны знали, что война будет, и знали, с кем мы будем воевать. При всем известной маниакальной подозрительности Сталина невозможно представить, что он хоть на йоту доверял Гитлеру и не верил многочисленным сигналам о скором начале войны. И мы действительно готовились к ней. Но время было упущено, на смену репрессированному руководству армией пришли бездарные и безынициативные люди, командование на местах было дезориентировано и напугано и т. д. А в результате — миллионы и миллионы погибших и искалеченных, превращенные в руины и пепел города и села, неисчислимые страдания народа. Такой оказалась цена нашей Победы. И в этом, я считаю, личная вина Сталина. Горько и стыдно слышать разговоры о выдающейся роли Сталина в ВОВ, об инициативе возвращения Волгограду
Для меня блокада закончилась
Штейнбок Ефрем Моисеевич
Лето 1941 года, казалось, предвещало хороший отдых. Мне исполнилось 13 лет, экзамены позади, я на все пятерки окончил 5-й класс (перед войной в первый класс шли с 8 лет). Мама устроилась работать на трикотажную фабрику в Красном Селе, близко от снятой в Дудергофе (теперь Можайское) дачи.
Числа 15 или 16 июня я встретился со своим близким другом Мусей Запольским. Муся проживал в соседнем доме со своим отцом, его мама была в 1937 году репрессирована. Муся уже тогда отличался в нашей среде трезвой оценкой событий и самостоятельностью мышления. Мы обсуждали с ним появившееся сообщение ТАСС (Телеграфное Агентство Советского Союза) от 14 июня о «близости войны между Германией и СССР и провокационных слухах в связи с этим» и о предстоящем летнем отдыхе. В результате этого сообщения большинство населения поверило, что никакой войны не будет: добро бы только гражданские люди, но ведь и военнослужащие были также расхоложены. Муся сказал мне, что через несколько дней он вместе со своей бабушкой поедет к ней в Западную Белоруссию под Белосток. Мусина бабушка жила после Гражданской войны в той части Белоруссии, которая отошла к Польше. В 1939 году эта территория стала советской. Бабушка, ранее никогда не видевшая внука, в апреле 1941 года приехала в Ленинград его навестить. И вот теперь она забирает внука и везет его к себе домой на отдых. Могли ли мы предположить, что это наша последняя встреча? Они уехали 19 июня. Мусин отец не получил ни одного сообщения. Белосток был взят в первые дни войны. Муся попал прямо в лапы гитлеровцев. Все евреи были согнаны в гетто и уничтожены в течение лета.
Я с мамой переехал на дачу 18 июня. Мама с утра ездила на работу в Красное Село, а я вел хозяйство, знакомился с ребятами и изучал окрестности. Папа оставался работать в Ленинграде, а у Яши, моего старшего брата, студента Политехнического института, была первая производственная практика на заводе «Электросила».
Наш дом в Дудергофе располагался у подножия Вороньей Горы. Воронья Гора — это холм высотой около 150 м с прекрасной, порой реликтовой растительностью. В последующих событиях Воронья Гора имела большое стратегическое значение как для немцев, превративших ее в наблюдательный пункт за обстрелами Ленинграда, так и для советских войск при освобождении Петергофа.
Недолго продолжался наш спокойный отдых. Наш дом на даче (да и ближайшие дома) не имел радио. О каких-либо событиях мы узнавали только от папы, иногда приезжавшего вечером.
Воскресенье, 22 июня, началось как обычный выходной день. Мама немного дольше спала, чем в рабочие дни, а я катался на соседском велосипеде. Во втором часу дня приехал папа. Он был какой-то возбужденный. Войдя в дом, он сказал: «Война».
Оказывается, в 12 часов дня по общесоюзному радио выступил тогдашний нарком (министр) иностранных дел СССР В. Молотов. Он сообщил, что без объявления войны немцы перешли границу, и германские самолеты уже бомбили некоторые города СССР.
В тот же день было объявлено о мобилизации с 23 июня военнообязанных 14 возрастов (с 1905 по 1918 г.). В ходе войны мобилизационные возрасты были расширены (с одной стороны до 1891 года, с другой — до 1927 г.).
Мы, мальчишки, конечно, не восприняли это сообщение так, как наши родители. Поколение наших родителей уже пережило Первую мировую и Гражданскую войны. В это время мой отец был уже человеком пенсионного возраста, и, естественно, он понимал, что наступают тяжелые времена — старший сын еще студент, а младший и того меньше.
С 24 июня начало свою работу Совинформбюро. Население получало сообщения только через сводки Информбюро, но поскольку эти сводки были идеологически обработаны, то порой ясности никакой не было: появлялось сообщение о «выравнивании линии фронта», через некоторое время «на псковском направлении», а через какое-то время неожиданно «в районе г. Луги» и т. д. Но люди научились понимать, где и что произошло, даже по этим завуалированным сообщениям.
Уже в следующее воскресенье, 29 июня, мы бежали с дачи домой в Ленинград, на Пушкинскую улицу, оставив всю привезенную нами мебель. При выходе с электрички на Балтийском вокзале я увидел впервые аэростаты воздушного заграждения. Они устанавливались над крупными и важными объектами (например, Исаакиевский собор) и должны были препятствовать целевому бомбометанию с немецких бомбардировщиков, так как летчики рисковали зацепиться за трос, оболочку аэростатов или заряды взрывчатых веществ, закрепленных на тросах.
Ленинград готовился к обороне. В конце июня начали строить дополнительные рубежи обороны в районе Луги: копали рвы, устанавливали надолбы и сооружали огневые точки. Строительство велось в основном руками женщин и студентов.
Ночью город погружался в темноту, поскольку была введена строгая светомаскировка. На ближних подступах к Ленинграду устанавливались надолбы — бетонные и металлические конструкции, препятствующие движению танков. Первые этажи зданий закрывались мешками с песком и деревянными щитами, а на многих перекрестках угловые помещения преобразовывались в укрепленные точки с бойницами для пулеметов. На крышах многих домов были поставлены зенитные установки. На чердаках всех зданий были приготовлены ящики с песком для тушения зажигательных бомб.
В начале июля из Ленинграда начали эвакуировать детей. Многих эвакуировали за 150–200 км в сторону Москвы и прямо на юг. Но это была неудачная эвакуация. Немцы очень быстро подошли к этому району, и дети должны были бежать обратно в Ленинград: кто был постарше — сами, за некоторыми разными путями смогли приехать родители, а некоторые так и остались под немцами.
Мою будущую жену Гету вместе с детским садиком эвакуировали в район Старой Руссы, и ее папа «на перекладных» поехал за ней и сумел вывезти ее обратно. Среди моих друзей, которые смогли вернуться в последнюю минуту, был и Исаак Юдбаровский. Я тоже был подготовлен к этой эвакуации — острижен под «первый номер», но за день до отъезда упал во дворе на булыжниках, сильно разбив при этом колено, и родители решили меня не отпускать.
