Борис Стадничук - Сократ: учитель, философ, воин
Книга Ксенофонта опередила время. Греция еще не была готова заменить Персию в роли всемирной империи. Ей не хватало внутреннего единства. Победа спартанцев в Пелопоннесской войне не сделала Грецию ни единым государством, ни даже более-менее прочной конфедерацией. И побежденные враги, и вчерашние союзники только и ждали, когда спартанцы ошибутся или утратят бдительность. Подходящий момент представился, когда большая часть спартанских сил находилась за морем. Агесилай не повел объединенную греческую армию на Персию. Ему пришлось вернуться на родину, чтобы сражаться там против таких же, как он, греков. Ксенофонт последовал за ним. Воплощение мечты о новом царстве на востоке откладывалось до окончательного объединения Эллады, которого Ксенофонт так и не дождался, хотя прожил очень долгую жизнь. Он видел, как великие военные таланты Агесилая были растрачены в междоусобных сражениях. Только в глубокой старости спартанский царь отправился наконец воевать с персами – в Египет, восставший против власти шаханшахов. Другой старик, Ксенофонт, уже не чувствовал в себе сил, достаточных для новых походов. В Афинах он был проклят как предатель, его имущество конфисковали, а самого приговорили к смерти. Но в Спарте он считался кем-то вроде почетного гражданина. Он жил в имениях, купленных на добытые в походах деньги, и писал свои знаменитые книги. «Анабасис» – о том, что могут совершить греки, если договорятся действовать сообща. «Греческую историю» («Элленика») – о том, почему им никак не удается договориться. «Воспитание Кира» – первый известный в истории педагогический роман. Он, кстати, повествует не о Кире Младшем, которого Ксенофонт лично знал, а о его далеком предке – Кире Старшем, великом Кире, основателе Персидской империи, о том, как формируется характер идеального государя. Говорят, прочтя эту книгу, Платон только посмеялся и заметил, что исторический Кир был совсем не таким. Верно, но ведь и Сократ, изображенный Платоном, был похож на реального Учителя не больше, чем гадкий утенок на лебедя.
На закате жизни в памяти Ксенофонта все чаще воскресали годы юности и тот день, когда он бежал купить муку и оливки, а вместо того отправился вместе с Сократом на поиски мудрости. Ксенофонт пережил всех, кого любил. В том числе Агесилая: получив известие из Египта о его смерти, он и о спартанском царе написал похвальное слово. Все, кого любил Ксенофонт, остались жить в его произведениях – и Сократ, и Хирисоф, и Клеарх, и Кир Младший. Вот только о сыне Грилле он не написал ничего. Видимо, полагал, что излияния личных чувств недостойны воина и мудреца. Его старший сын воспитывался в Спарте и потом сражался против ее врагов, в том числе Афин. В знаменитой битве при Мантинее, где греки, на радость персам, опять сражались друг против друга, Грилл, как гласит легенда, убил вражеского полководца и погиб сам. Говорят, что, получив это известие, Ксенофонт вместо траурного надел праздничный венок: ведь его сын жил и погиб как подобает великому воину.
Александр Македонский в детстве зачитывался Ксенофонтом. И его решение отправиться вглубь огромной империи Ахеменидов, дойти до крайних пределов Вселенной, окончательно разрушить тесные горизонты провинциального греческого политиканства и создать всемирное царство было вдохновлено «Анабасисом». Современным людям империалистические идеи, которыми дышит книга Ксенофонта, кажутся по меньшей мере спорными. Но объединение Греции и ее внешняя экспансия были – плохо это или хорошо – исторической неизбежностью. Первым ее осознал именно Ксенофонт. И с огромной художественной силой ее пропагандировал. То есть на свой, милитаристский лад говорил правду. Разве не этому учил его Сократ? Судить людей других эпох, исходя из сегодняшних представлений о международном праве и мирном сосуществовании, не стоит. Для этого следует добавить к учению Сократа то, чего в нем нет: внешнего по отношению к Человеку, объективного (а не личного, субъективного, как сократовский Даймонион) Бога. Но за эту задачу взялось только христианство – через четыре столетия после смерти героев этой книги.
А современники читали книги Ксенофонта именно как руководство к действию. Им было очевидно и то, что его произведения, да и вся его жизнь – результат уроков Учителя. И что «Анабасис» – это рассказ о «дороге в будущее» для всей Греции. Вскоре после смерти Ксенофонта-афинянина неизвестный поэт сложил о нем эпитафию:
Он, Ксенофонт, «Восхожденье» свое совершал не для Кира,Он не на персов ходил – к Зевсу искал он пути:Ибо ученость свою явил он в «Деяньях Эллады»,Ибо Сократову он в памяти мудрость хранил.
Глава 7
После Сократа
Человек идеи
Ксенофонт и Платон «хранили в памяти» разных Сократов и, соответственно, разную мудрость. Ксенофонт – в основном житейскую, человеческую, обращенную к миру и людям. А Платон – философскую. Ксенофонт взял с собой «сократову мудрость» в дальний поход по неизведанным, но вполне реальным странам. Вез в дорожной сумке, притороченной к седлу боевого коня. А Платона, когда-то гадкого утенка, идеи Сократа, как лебединые крылья, подняли к таким высям отвлеченных раздумий, на которые до него никто не решался подняться.
Слово «идеи» употреблено вовсе неслучайно. Возможно, первым использовать его в качестве философского термина стал Сократ. Но тот смысл, который мы придаем ему сегодня, слово получило уже от Платона, который и считается создателем философского идеализма.
Вспомним притчу о пещере. Живущие там люди не знают истины. Ее им заменяют неясные тени, падающие от входа в пещеру, и долетающие оттуда невнятные звуки. Эти тени и звуки и есть мир, в котором мы живем и который принимаем за реальный (что для многих людей – синоним истинного). Но истинный мир – вовсе не то, что окружает нас в темной пещере, а то, что находится за ее пределами. И истинной ценностью обладают не тени, а то, что их отбрасывает. Оттолкнувшись от этого образа, Платон и создал свое колоссальное учение об идеях.
Платон
Вещь и ее эйдос
Материальные вещи, окружающие нас со всех сторон, создают иллюзию единственной реальности. Но, по мнению Платона, если приглядеться к ним пристальнее, они сразу же обнаружат свое несовершенство. Например, стоит перед нами совершенно новая табуретка. Казалось бы, что реальнее? Но уже завтра у нее может сломаться ножка или отвалиться сиденье, она может сгнить, сгореть, быть полностью или частично уничтожена. Материальные вещи находятся в процессе постоянного изменения. Один из досократиков, Гераклит Эфесский (544–483 гг. до н. э.), будто бы говорил, что нельзя дважды войти в одну реку: все течет, все изменяется, та вода, в которую мы входили в первый раз, утекла далеко прочь и теперь, возможно, уже стала частью моря. Но неизменной осталась наша мысль о табуретке или о реке – идея (или эйдос, как звучит этот термин по-гречески). А истина не может меняться, она вечна. Следовательно, эйдосы куда истиннее материальных вещей, которые, по сути, ничем не отличаются от неясных, дрожащих и поминутно меняющих форму теней.
Материальные вещи мы постигаем с помощью чувственного восприятия, которое может в любой момент обмануть, потому что тоже принадлежит к изменчивому материальному миру. А эйдосы, идеи, не увидишь, не услышишь и не пощупаешь. Они постигаются тем высшим, что есть в нас: разумом. И живут в душе. Вот потому-то, по словам Платона, Сократ и утверждал, что всякое истинное знание – это припоминание. Душа вечна так же, как и живущие в ней эйдосы. Словом, Платона не напрасно называют отцом философского идеализма. А если так, то его «дедушкой» был Сократ.
Впрочем, и реальных дел Платон не чурался. Особенно в молодости. Однажды он даже пустился по следам Алкивиада. И цель была похожа: построить новое государство на Сицилии. Правда, властолюбивый Алкивиад мечтал завоевать остров и создать там собственную империю. А Платон ни с кем воевать не хотел. Он полагал, что государство – притом наилучшее – можно построить силой идеи. Просто переделать то, что до этого с помощью меча построил какой-нибудь тиран.
Не самый плохой тиран
Со времен древних греков смысл, вкладываемый в слово «тиран», существенно изменился. Для нас это в первую очередь эмоциональная характеристика – и не только правителя, но и любого человека, склонного навязывать свою волю окружающим. В древности тиранией называли способ, которым правитель пришел к власти, а не собственно методы управления. Тиран не был сыном царя, наследником династии, которая, как в Спарте, правила страной многие столетия. Тиран не был всенародно избранным главой государства (как афинянин Перикл). Тиран захватывал власть силой и опирался не на традицию и законы, а на восставший народ или своих солдат. Некоторые греческие тираны были действительно людьми жестокими – именно им слово и обязано своим нынешним значением. Но другие – вполне разумными политиками, принесшими руководимым ими городам немалую пользу. Однако не в греческих традициях было ставить превыше всего волю одного человека. Даже в Спарте царь всегда склонялся перед законами. Поэтому рано или поздно между тираном и его подданными возникали разногласия, быстро перераставшие в смуты и мятежи. И ни одна династия тиранов (ведь любой из них всегда стремился сделать сына своим наследником) не была долговечной. Во времена Платона самыми могущественными тиранами Греции были отец и сын Дионисии, правившие в Сиракузах – большом и богатом городе Сицилии и подчинившие своей власти половину острова и прилегающую к нему часть Италии. В те времена Сицилию и южную половину Италии называли Великой Грецией – из-за большого количества греческих городов. Некоторые древние авторы даже утверждали, что греков там жило больше, чем в самой Элладе. Но это, скорее всего, преувеличение.
