В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
Подмосковье зимой прекрасно, как и летом. Дом отдыха располагался среди лесов. Залитые зимним солнцем снежные поля казались голубыми. Незамужних женщин допенсионного возраста в зимнем доме отдыха не оказалось, но были лыжи, хорошая кормежка, в изобилии сухое вино и столичная водка. Утром мы облачались в спортивные наряды (Саида дала мне свой лыжный костюм) и пускались сначала по накатанной лыжне, потом шли на целину. Влекла экзотика. Возвращались к обеду красные от мороза и мчались принимать горячий душ. Никогда не испытывал ничего более приятного. Шли обедать, начинали с водочки, кончали бутылкой сухого вина на брата. После этого, одуревшие от сытости, шли спать. Вставали, шли бродить по лесу и соревновались, кто длиннее пукнет. Потом ужинали с сухим вином, играли в шахматы, курили, откинувшись в удобных креслах. Не читали даже газет. Мгновением пролетели две недели. Мы вернулись в Москву, отдохнувшие и довольные. Но именно в это время у меня начались те боли в груди, которые, как я узнал, к сожалению, слишком поздно, называются стенокардией. Поначалу они быстро проходили: достаточно было немножко постоять. Я не обращал на них внимания, думал, что это изжога. Оставшаяся часть отпуска прошла обычно. Мы чувствовали себя хорошо. Отдых мой подходил к концу, когда пришла телеграмма от Эшмамбетова. Он просил меня вернуться побыстрее, т. к. в институт снова нагрянул Элебаев с внеочередной проверкой.
Трудно начинался 1963 год. Я прибыл в Ош, когда Элебаевская проверка закончилась, сам он, оставив справку о неудовлетворительной работе ректората, уехал. Перед этим на Ученом Совете он выступил с речью. Я прочитал ее стенограмму. Там шла речь о том, что в институте создана нетерпимая обстановка для некоторой категории преподавателей, которые вынуждены были уйти. Как я выяснил, все они были северными киргизами. Чтобы не казаться пристрастным, Элебаев заявил: «Проректор Кац травит уважаемого работника, крупного ученого Ю. Я. Тильманса. (Тильманс пожаловался, что я вознамерился снять в его вечно пустовавшем кабинете телефон и перенести его в Профком.) Передайте Кацу, если он не прекратит своих нападок на честного работника, будем с ним говорить на коллегии!» Я был взбешен. Кроме того, оказалось, что Элебаев написал письмо в ЦК КП Киргизии, где сообщал о преследовании ректоратом северных киргизов. Бумага его пришла в Ошский Обком. Снова была создана комиссия. Снова началась проверка. Я решил дать Элебаеву бой. Эшмамбетов чувствовал некоторую растерянность. Мне казалось, что все уладится. Без особого труда удалось отклонить обвинение в плохой работе ректората. Строились они на такой непрочной основе, столько было в элебаевской докладной выдумки и злопыхательства, что обвинения развалились сразу же: я представил документы, которые Элебаев не пожелал посмотреть во время своей проверки. Но погубило его другое. Элебаев от своего имени написал докладную записку в ЦК КП Киргизии, в которой сообщал, будто из института уходят люди, т. к. подвергаются травле со стороны Эшмамбетова. В разъяснении на сей счет я показал, что все перечисленные Элебаевым лица уволены из института после пребывания в вытрезвителе от двух и более раз каждый, что во всех случаях увольнение согласовывалось с соответствующим отделом Обкома партии. Обком подтвердил, что так оно и есть. Что касается Тильманса, то с ним у меня состоялся разговор. Я сказал: «Юлий Яковлевич! Могу только удивляться, что вы попытались справиться со мной во время моего отпуска, опираясь на такую ненадежную поддержку, как тов. Элебаев. Рассматриваете ли вы мои требования к вам плодотворно работать, как травлю, или у вас есть в мой адрес какие-нибудь более серьезные обвинения? Если вам угодно настаивать на своем, я готов доказать вашу абсолютную бездеятельность на посту заведующего кафедрой по крайней мере за последние два – три года!» Юлий Яковлевич воскликнул: «Что вы? Зачем?? Ни с какими жалобами я к Элебаеву не обращался, ни о чем не просил. Давайте прекратим эту некрасивую распрю». Я ответил, что прекращать мне нечего, т. к. я ничего не начинал, а его позиция мне, наконец, понятна. Обкомовская проверка завершилась, выводы Элебаева не подтвердились. Весной 1963 года его удалили с поста заведующего Отделом вузов министерства. Мы победили. Но сколько же это унесло сил!
17 марта 1963 года я, в числе еще нескольких преподавателей института, был избран Депутатом Городского Совета. В избирательной кампании я не участвовал, т. к. находился в отпуске в Москве. Только оттуда уехал, пришла правительственная телеграмма: меня просили дать согласие баллотироваться по 153 избирательному округу. Мать переслала телеграмму в Ош. Получил я ее, когда уже списки кандидатов были составлены. Так или иначе я вступил на широкую арену общественной деятельности. Эта деятельность не была слишком обременительной. Я посещал сессии Городского Совета, один раз зачитал с трибуны какую-то резолюцию. Гораздо больше приходилось работать в институте. Однако организационные дела были в основном пущены, машина вертелась, я за ней наблюдал.
Начал новую научную работу. В обстановке новых веяний Сектор Древней Истории АН СССР затеял разработку проблем античного рабства. Еще в декабре 1960 года я получил приглашение, подписанное С. Л. Утченко, принять участие в конференции по истории рабства в античности. Совпало это событие с моим отпуском, я приехал в Москву, два дня отлично провел в обществе старых друзей, прослушал несколько очень интересных докладов. Вернувшись в Ош, я занялся изучением проблематики, связанной с античным рабством, прочитал много наших работ 30-х гг., новейшие исследования немцев из ФРГ (там в 50–60-х гг. усиленно занимались античным рабством), несколько английских статей. У меня возникли некоторые мысли. Я прочел трактат Катона «О земледелии» и занялся комедиями Плавта. Обнаружил, что Плавт неисчерпаемый источник. К весне 1964 года у меня скопился большой материал. Я принялся писать и за лето подготовил довольно большую статью «Проблема рабства у Плавта и Катона». Статья получилась, хотя особых надежд я на нее и не возлагал. Как обычно, прежде чем двинуть ее в редакцию «Вестника Древней Истории», я отправил ее Е. М. Штаерман. Прошло довольно много времени. Осенью 1963 года я уехал в обычный отпуск в Москву. Позвонил Елене Михайловне. Как же я обрадовался, услышав, что статья ей понравилась, и она готова передать ее в «Вестник». Я ее поблагодарил, послал Жене торжествующую телеграмму. Поскольку я уже и так
