Ант Скаландис - Братья Стругацкие

(Кто был стукачом, по сей день неизвестно, то есть кому-то наверняка известно, но, с нашей точки зрения, нет смысла выяснять это. Через семинар прошло много людей, очень разных: талантливых, очень талантливых, выдающихся интеллектуалов, просто умных, совсем не умных, не всегда пишущих, но всегда чем-то интересных, а графоманы и бездари подолгу не задерживались. И конечно, были конфликты: и ерундовые и серьёзные, очень глубокие. Всего не перечесть. История семинара — это отдельная тема, ещё более необъятная, чем история семинара московского, всё-таки он существует на свете уже почти в три раза дольше. Первым старостой был Андрей Балабуха, потом Феликс Суркис, после него — Виктор Жилин, безвременно ушедший очень талантливый фантаст, затем Наталья Никитайская, Александр Щёголев и, наконец, супружеская чета Первушиных — Елена и Антон. У семинара довольно сложная иерархия — не так-то просто стать его действительным членом, это звание надо ещё заслужить. А особо почётно именоваться драбантом. БН позаимствовал это слово у Тынянова, а вообще-то оно с давних времен обозначало в некоторых европейских армиях личную охрану командующего или первого лица в государстве. Драбантов с давних времён было четверо — Вячеслав Рыбаков, Андрей Измайлов, Андрей Столяров и Святослав Логинов. Потом Столяров со всеми рассорился и удалился за пределы видимости. На сегодняшний день гордое звание драбанта носит ещё и Андрей Лазарчук, переехавший в Питер из Красноярска не так давно. Этим четверым даже доверяется вести семинар в отсутствие мэтра в случае его болезни. — А.С.)

БН — колоссальный умница. Даже если ты не согласен с ним, из его слов всегда можно почерпнуть что-то новое, умное и подняться над собой. И вот тридцать с лишним лет я хожу на этот семинар, к нему, чтобы стать умнее и неуязвимей. Я не знал другого человека, обладающего столь же мощным потенциалом, и потому для меня БН навсегда останется гуру, его невозможно перебить, ему невозможно сказать: „Вы порете хреновину“.

Пожалуй, самые близкие отношения были у нас в тот период, когда шла работа над фильмом „Письма мёртвого человека“. Помню, мы как-то целый день сидели у него дома, судили-рядили об атомной войне, оголодали, и он варил мне суп из пакетика. Но мы никогда не переходили на „ты“. И дело не в возрасте, это что-то вроде китайского „сяо“ — сыновней почтительности.

Проходили годы, и это уже не была учёба. Но насколько бы хорошо не знали мы, как точить ту или иную деталь, а всё равно интересно было послушать, как это делает он, потому что те же самые детали он точить взялся куда раньше нас, и результат говорил сам за себя. Даже если бы он и не умел объяснять секреты своей заточки. А он умел. И мы приходили в семинар слушать БНа.

У БНа есть очень редкий дар — помочь автору лучше написать то, что автор сам хотел написать. Это — настоящая педагогика, а не обычное умение поделиться жизненным опытом и показывать начинающему, как бы мэтр написал вместо него.

Конец 70-х — 80-е — страшное время, духота, по кинокомедиям и то ощущалось, уже ни над чем нельзя было даже шутить. Но это были золотые времена в жизни семинара. Мысли сверкали. Молодая талантливая молодежь: Логинов, Жилин, Измайлов, тогда ещё Столяров, чуть позже Щёголев… Каждый семинар — этап, рубеж, после каждого семинара мы умнели, и БН это чувствовал.

Сегодня иногда уже непонятно, для чего приходят новые люди, хотя у некоторых и есть талант. Просто сегодня добавилось нечто другое: они поняли, что умных не печатают. Даже Лазарчук это понял. Как-то сказал мне: „Ты не книги пишешь, а трактаты“. Но мне интереснее трактаты, чем из романа в роман одних и тех же крыс одолевать одним и тем же огнемётом.

И вот приходят на некоторое время люди, которых печатают, и они думают: „А кто такой БН? Что он там лепит про какую-то литературу, когда у меня уже пять книжек?“ А это не то чтобы разные книжные полки — это просто разные виды искусства. Это как гончара с ювелиром сравнивать.

Семинар стал другим. Разница сделалась вопиющей после пожара в Писдоме на Воинова (17 ноября 1993-го. — А.С.), после паузы в работе, вызванной отсутствием места для сбора. Однако процесс пошёл до того, даже ещё до 91-го, в перестройку. Все говорили: „О чем писать-то? Столько уже всего напечатано!“ Мы стали писать меньше количественно и хуже качественно. Стало несовременно пытаться поумнеть. Теперь все приходят уже умные. И любому, включая БНа, они готовы сказать: „Это — бред“. Они считают себя вправе. Просто потому, что не привыкли обрабатывать, осмыслять новую информацию. То, что не укладывается в узкий канон зарабатывания денег писанием, они отфильтровывают как несущественное. И в этой обстановке БН занимается настоящим подвижничеством. Тех, кто слышит его и слушает, становится всё меньше, но он готов говорить пусть хоть для одного человека. Да, наверно, ему и самому это необходимо…

В последние годы сама тематика семинаров стала зачастую настолько неинтересна, что и самому БНу сказать нечего, вместо „камо грядеши“ — сплошные драконы или обсуждение важной проблемы: в чём отличие фэнтези от сайенс фэнтези. Или спор о типах оружия, о возможности исследовать магнитным резонансом какую-то броню… БН, бывало, сидит целый час и слова не вставит А зачем? Это же не имеет ни малейшего отношения к литературе. Сейчас время новых технологий, то есть конкретных рукомёсел: машины, программы, умение ими пользоваться — осмысление никого не интересует. Прагматизм в худшем виде. Отсюда в текстах — примитивнейшие подростковые реакции вместо психологии, стремление к достоверности в деталях и полная бессмыслица в целом. О людях вообще не говорит никто».

«Мой первый семинар был в 78-м. Обсуждали Рыбакова. Я ещё не знал, что он любимчик БНа, я всё раздолбал и, кажется, совершил какую-то бестактность. А вообще, когда решали, оставлять человека в семинаре или нет — об этом не говорили вслух — то обязательно пытались понять, не связан ли он с КГБ.

„Боря, — говорил БН Штерну, — что вы пишете какую-то странную прозу — написали бы вы производственный рассказ“. И он написал. В ГБ так не умеют.

Проверяли и меня. Я написал „Стеклянный рубль“ и тоже оказался не из ГБ.

С тех пор мы подружились с БНом. Конечно, как ученик с учителем.

БН — великий педагог. В семинаре было человек сорок, но графоманов не было. А сегодня… Это даже не графоманы. Они просто ходят посмотреть на БНа, чтобы потом было что рассказать друзьям и потомкам.

А в том, старом семинаре каждый — от мало-мальски способных до по-настоящему талантливых — искренне считал себя любимым учеником… БН умел создать такое ощущение у каждого — буквально одним словом, или вообще без слов — одним сопряжением глаз. И не потому, что он великий актёр, а потому что в каждую данную минуту он именно так и относился к каждому из нас.