Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов
Тогда же, потрясенный расправой над восставшими моряками («ужасные севастопольские события»), Голицын характеризовал положение в стране как «полную анархию» («там вверху совсем потеряли голову»), высказывал солидарность с мнением Д.Н. Шипова о «полной беспрограммности правительства». Осуждая правительство, князь в то же время был настроен весьма самокритично и не раз признавался в дневнике: «Многое, что вижу я теперь, для меня совершенно непонятно… Одни говорят, что начинаются умиротворение и усиление власти, другие – что начались анархия и разложение, и обе стороны, быть может, по-своему правы!» Подчеркивая трудность «распознавания действительных требований жизни», для чего «нужны разум, окрашенный культурой, чувство, освещенное разумом», Голицын был убежден в необходимости для всех, и прежде всего для правительства, не «пребывать в иллюзиях», а «прямо и откровенно сказать себе, что начинается новая жизнь, общественная и государственная, наступают новые формы ее, к которым всем следует приспособляться, а не вести с ними бесплодную борьбу…»
«Безрассудность – с одной стороны, преступная несостоятельность – с другой», – так характеризовал он события, связанные с вооруженным восстанием в Москве в декабре 1905 года, приходя к выводу о том, что события эти «как нельзя лучше сыграли на руку реакционной части высших правительственных сфер, которым не надо искать теперь оправдания для всякого рода репрессий и задержки преобразований, не только предположенных, но даже и объявленных». «Досада берет, когда чувствуешь свое бессилие чему-либо помочь, в чем-либо принять участие», – записал Голицын 13 января 1906 года.
Откликаясь на уговоры соратников «выйти из затворничества», В.М. Голицын в то же время признавал, что «при общем разладе» партий, кружков и т. д. «трудно что-либо сделать». Констатируя «измельчание партий на кусочки, и притом не без участия личных интересов и стремлений», князь считал отсутствие солидарности «одним из признаков недостатка нашей воспитанности гражданской, гуманитарной или общественной»: «Мы основываем коллективные учреждения ради известных целей… мы расточаем громкие фразы о единении, общности целей, стремлений, интересов, а все же всегда и во всем остаемся чуждыми друг другу… Никому из нас нет никакого дела до другого, пока этот „другой“ или эти „другие“ самим нам не нужны для наших индивидуальных нужд и интересов. Равным образом в деле проведения в жизнь своих политических и социальных идеалов мы все идем врозь». Он обращал внимание на противоречие, лежащее в основе общественной жизни: «Теоретически вполне сознаем, что единение, братство, согласие должны быть коренным законом для людей в жизни их частной, общественной, народной. Но когда дело идет о практической действительности, мы считаем идею этого единения утопией и все свое бытие – частное, общественное и народное – основываем на борьбе, вражде и соперничестве». «Мастера мы судить, критиковать сделанное другими, даже насмехаться над этим, а создать положительное, свое собственное – этого мы не умеем»; Голицын замечал, что «нигде это так не очевидно, как в деятельности современных политических партий». По его наблюдению, «мы не миримся с мыслью, что прежний строй России исчез навсегда», что придает деятельности партий «какой-то отрицательный характер, ибо одни хотят воскресить мертвое, другие же борются против того же мертвого», а в результате «бесплодные старания – с одной стороны, столь же бесплодная критика и борьба – с другой не в силах что-либо создать в положительном, реальном смысле». «Наши партии оказываются сильными в отрицании ненавистного или враждебного им, во взаимных пререканиях и т. д. Спрашивается: если которая из нас призвана была бы к власти, что будет? Прежде всего будет гонение на всё, что не подходит под ее понятия, затем она уперлась бы в стену, которая отделяет ее от беспредельно широкого поля положительного труда и которую она соорудила сама». В итоге Голицын приходит к выводу о том, что «правительство и враждебные ему партии одинаково забыли Россию, и все деяния той и другой стороны отодвигают ее назад, подтачивают ее. Благодаря этому вся жизнь ее остановилась и даже пошла назад…»
Оставаясь «беспартийным прогрессистом», В.М. Голицын занял среднюю позицию между крайними флангами русского либерализма (кадетами и октябристами), фактически примкнув к центристскому течению либеральной мысли и практики. Деятелей этого направления отличало особое понимание политики: борьба за власть не была для них приоритетом. Они стремились донести до правящих верхов и общества свое видение решения общероссийских проблем, обозначить исключительную значимость в этом деле науки, образования («партия культуры»), сплотить единомышленников, развернув «над знаменами отдельных партий одно великое знамя русской свободы и законности». Наиболее яркое и последовательное воплощение идеи либерального центризма получили в деятельности партий «демократических реформ», «мирного обновления» и «прогрессистов», и князь В.М. Голицын был одной из наиболее крупных фигур в этом лагере.
В начале января 1906 года он поддержал инициативу московских «умеренно-прогрессивных» кругов из числа представителей известных московских предпринимательских династий, деятелей московского городского самоуправления, интеллигенции (А.С. Вишняков, Д.Н. Шипов, князья Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, Н.Н. Львов, В.А. Бахрушин, А.С. Алексеев, Н.В. Давыдов, А.И. Шамшин и др.) по созданию «партии центра», участвовал в совещаниях (проходивших и в его доме), на которых было решено создать «ядро» для будущего «политического центра» в лице Клуба независимых и издаваемой при нем газеты. «Я на это все гляжу как на последнюю попытку свою в деле общественного сплочения», – записал Голицын 16 января 1906 года, обозначив цель, побудившую его «выйти из уединения». С радостью отмечал он сочувствие многих известию об «организуемом кружке», а «неудовольствие» некоторых расценивал как свидетельство того, что «кружок попадает в цель». В то же время сообщения об учредительном собрании Клуба независимых (3 февраля 1906 года) и избрании Голицына его президентом соседствуют на страницах дневника с мыслью об утрате им веры «в возможность сколько-нибудь лучшего в ближайшем будущем». Он выражал сомнение в «состоятельности и успехе всех наших конституционных партий, кружков и прочего, раз вынуждены они действовать среди двухстороннего террора». Поводом для опасений по поводу будущности «политического центра» служили и внутренние разногласия среди лидеров движения: «А как мы любим властвовать над другими, и как в каждом из нас запрятан более или менее глубоко – деспот!»
Своей главной целью организаторы Клуба считали консолидацию общества под знаменем конституционно-демократической монархии. Предполагалось, что Клуб послужит вспомогательным учреждением для уже существующих конституционных партий, став своеобразным «мостиком» между ними. Руководящим принципом деятельности провозглашалась борьба против нарушений конституционной свободы справа и слева: «Мы избираем путь мирного прогресса, конституционной борьбы, конституционного решения социальных вопросов». В основу государственного строя предлагалось положить идею эволюционного демократизма, т. е. постепенного, органического осуществления демократических начал. Приближаясь к программе Конституционно-демократической партии, Клуб считал своей отличительной чертой больший реализм политики. Планировалось создание
