Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта

Эльза. Чьи это стихи?

Маяковский. Ага! Нравится? То-то! А это…

Вы думаете, это бредит малярия?Это было, было в Одессе.«Приду в четыре», — сказала Мария.Восемь. Девять. Десять.Вот и вечер в ночную жутьушел от окон, хмурый, декабрый.В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры.Меня сейчас узнать не могли бы:жилистая громадина стонет, корчится.Что может хотеться этакой глыбе?А глыбе многое хочется!Ведь для себя не важно и то, что бронзовый,и то, что сердце — холодной железкою.Ночью хочется звон свойСпрятать в мягкое, женское…

Эльза. И это ваше?

Маяковский. Мое.

Эльза. А как название?

Маяковский. Я хотел — «Тринадцатый апостол». Пошел в цензуру. Они спросили: «Что вы, на каторгу захотели?» Я сказал — нет, ни в коем случае, это меня никак не устраивает.

Эльза. Володя, но как же это у вас получается — столько лирики и столько грубости — и все это ваше, и все это вы…

Маяковский. Вот-вот, и они про то же. Тогда я сказал: «Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите — буду самым нежным, не мужчина — а облако в штанах». Так и оставил: «Облако в штанах».

Эльза. Читали кому-нибудь?

Маяковский. А как же! Горькому, например. Обплакал весь жилет. Впрочем, Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Жилет храню. Могу уступить кому-нибудь для провинциального музея.

Эльза. Спасибо вам.

Маяковский. За что?

Эльза. За облегчение всем нам, страждущим… С этого момента и навсегда я стала ярой пропагадисткой творчества Маяковского. Стихи объяснили все.

4

Лиля. Эльза, я тебя не понимаю. Твой Маяковский…

Эльза. Ты слышала его?

Лиля. И слышала, и видела. На юбилее Бальмонта в «Бродячей собаке». Снова скандал. У футуристов, говорят, ни одно выступление не обходится без сломанных стульев и городового.

Эльза. Ты слышала его стихи?

Лиля. При чем здесь стихи? Он опасный футурист, а ты остаешься с ним наедине…

Эльза. Не смей так говорить! Ты ничего не знаешь!

Лиля. И знать не хочу! Эти его ночные одиссеи, эти карты и бесконечные проигрыши… Куда вы ездили сегодня утром?

Эльза. Катались в Сокольники.

Лиля. Я надеюсь, на извозчике?

Эльза. На трамвае.

Лиля. Что?!

Эльза. Но ведь он вчера проигрался…

Лиля. Спустя месяц Маяковский появился у нас с Осипом в Петрограде. И с порога:

Маяковский. Вы обязаны послушать мои стихи.

Лиля. Володя, я не врач, а ваши стихи — не бронхи.

Маяковский. Тогда почитайте сами. Вот эти. Вы должны.

Лиля. Но почему?

Маяковский. Потому что они самые лучшие! Вы не понимаете, — они гениальны, ничего лучшего сейчас нет, ну, разве что, — Ахматова… Нет, вы не прочтете их правильно.

Лиля. Я попробую. Эти?

По черным улицам белые материСудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:Ах, закройте, закройте глаза газет!»Письмо. Мама, громче! Дым. Дым. Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите — весь воздух вымощенгромыхющим под ядрами камнем!М-а-а-ама! Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго, кургузый, шершавый,и вдруг, — надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали: «Убит, дорогой, дорогой мой!»И глаз новолуния страшно коситсяНа мертвый кулак с зажатой обоймой.Сбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна.А ветер кричит, безногий, безрукий:«Неправда, я еще могу-с -хе! — выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»Звонок. Что вы, мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте! О нем это, об убитом, телеграмма!Ах, закройте, закройте глаза газет!

Маяковский. Вы правильно прочитали. Нравится?

Лиля. Не очень. Не пойму.

Маяковский. Ничего. Вы поймете. Позже.

Эльза. В июле умер отец. Лиля приехала на похороны в Москву. И, не смотря ни на что, мы говорили о Маяковском. Потом пришел и он сам.

Маяковский. Лиля, вы катастрофически похудели.

Лиля. Эльза, только не проси его читать…

Эльза. Володя, можно вас попросить почитать свои стихи?

Маяковский. Сейчас не буду. Да Лиля и сама хорошо читает. Я лучше подарю свою книгу. А можно «Облако» посвятить вам?.. Вот: «Лиле Юрьевне Брик».

Эльза. Я думаю, в этот вечер уже наметились судьбы всех действующих лид. Брики безвозвратно полюбили стихи Маяковского. Маяковский безвозвратно полюбил Лилю… После смерти отца я поступила на Архитектурные курсы. 15,16,17 годы… Встречи с Володей в Москве, Петрограде. И наша с ним короткая переписка.

…Люблю тебя очень. Жду с нетерпением. Ты меня не разлюбил? Ты был такой тихий на вокзале… Целую тебя, родненький, крепко-крепко!

Маяковский. Милый Элик! И рад бы не ответить на твое письмо, да разве на такое нежное не ответишь? Пока приехать в Москву не могу, — приходится на время отложить свое непреклонное желание повесить тебя за твою мрачность. Единственное, что тебя может спасти, это скорее приехать самой и лично вымолить у меня прощение. Элик, правда, собирайся скорее! Я курю. Этим исчерпывается моя общественная и частная деятельность. Прости за несколько застенчивый тон письма, это первое в моей жизни лирическое послание. Отвечай сразу и даже, если можешь, несколькими письмами, — я разлакомился. Целую тебя раза два-три. Любящий тебя всегда дядя Володя.

Эльза. А ты мне еще напишешь? Очень бы это было хорошо! Я себя чувствую очень одинокой, и никто мне не мил, не забывай хоть ты, родной, я тебя всегда помню и люблю. Но я все-таки вряд ли приеду. Мне сейчас хочется побыть одной.

Маяковский. Милостивая госпожа Эльза Юрьевна! Ваше отвратительное письмо я, к сожалению, получил. Что за гадости вы пишете! Судите сами: вывели человека на нежность, а потом: «Я не приеду». Если вы на мои письма будете отвечать через десять лет по получении оных, то я буду на ваши — через 20. Сим письмом предлагаю вам или вовсе прекратить мне присылку ваших ужасных писем, или немедленно оправдаться по адресу: Петроград, Надеждинская, 52, кв. 9. Готовый к  услугам — Владамир Маяковский. А с поцелуями — твой дядя Володя.