Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

– Ну-с, заговорили мы гостя, – благодушно заметил Григорий Иванович. – У него, поди, голова уже кру́гом от наших семейных происшествий.

– Что вы, помилуйте, – отозвался Лермонтов. – Очень интересно.

– Пойдемте в мою библиотеку – покажу вам автограф Александра Сергеевича.

– Да, конечно!

Это было старое издание «Руслана и Людмилы» – видимо, книжка имелась у хозяина дома раньше, и при встрече он подсунул ее поэту. Легким почерком на титульном листе значилось: «Милый Гриша. Я желаю тебе быть всегда на коне – и в прямом смысле, и в переносном. Твой А. П-н. Июль 1829 г.». Восемь лет назад. Как недавно! Тут он сидел, тут обмакивал перо в чернильницу. Очень уютная библиотека, полки с книгами, столик, лампа. Вид на горы из окна. Здесь хотелось остаться навсегда, затвориться от мира и писать, писать. Сочинять стихи, драмы, прозу. Когда же он сможет посвятить себя сочинительству целиком? Надо поскорее уйти в отставку. Вот приедет в Петербург и начнет хлопотать.

– Расскажите о Пушкине, Григорий Иванович.

Тот задумчиво пощипал ус.

– Что ж рассказывать? Был у нас недолго – день и ночь. Вместе с ним катались на лошадях по окрестностям. По его желанию забрались на скалу, осмотрели дворец царицы Тамары. Когда спускались, он слегка подвернул ногу. Потом прихрамывал. С Катенькой играл в карты в подкидного дурака – ей тогда было лет четырнадцать, так она его оставила дураком восемь раз кряду! Пушкин смеялся от этого, как маленький. Видимо, нарочно ей поддавался…

Нечволодов помолчал.

– Вот ведь как в природе порой бывает: два брата, Лев и Александр. Очень похожи меж собою, оба кучерявенькие такие, смуглые. Один немного благообразнее, а второй – ну чистая обезьянка, прости господи. Только Льву таланта пиитического Бог не дал, как Александру. Лев – замечательной души человек, добрый, вежливый, очень образованный. Но литературного дара нет. Александром же восхищаются все на Руси – от мала до велика. Отчего так бывает?

Лермонтов вздохнул.

– Знает только Бог.

– Отчего он забрал его так рано?

– Значит, на роду так было написано. Бог тем самым наказал не его, а нас. Взял к себе, в лучший из миров, и теперь ему на небесах хорошо. Нам без Пушкина плохо!

– Плохо, это правда.

Выпили по рюмочке за помин души великого человека. В двери заглянула Екатерина.

– Папочка, а можно нам с гостем покататься на лошадях? Мы недолго – обогнем рощицу и вернемся.

– Будь по-твоему, моя лапушка, – согласился хозяин дома с улыбкой. – Не могу тебе ни в чем отказать. Только осторожнее у ручья – камни мокрые, можно поскользнуться.

– Ничего, мы наездники опытные.

Вскоре черкешенка вышла из дома, облаченная в костюм амазонки: элегантное платье цвета бордо, шляпка в виде мужского цилиндра с вуалью, шейный платок. Выглядела она чрезвычайно элегантно. Конюх-грузин подвел ей стройного вороного жеребчика с белым пятном во лбу и помог взобраться в седло. Лермонтов вскочил на Баламута. Нечволодов сказал с балкона:

– Жду вас к полднику. Покатайтесь как следует!

Жена послала ему воздушный поцелуй.

Какое-то время ехали молча, потом Екатерина спросила:

– Михаил Юрьевич, можно задать вам нескромный вопрос?

– Извольте.

– Вы помолвлены?

Поэт фыркнул:

– На что вам знать?

– Из праздного интереса.

– Не помолвлен. Никакими обязательствами не связан. Вольный человек! – Он рассмеялся.

Екатерина не разделила его веселья. Сохраняя на лице серьезное выражение, строго произнесла:

– Не тяните с женитьбой. Надобно жениться в молодом возрасте. Чтоб успеть воспитать детей собственным примером.

Он взглянул на нее сочувственно.

– Вы боитесь, что Григорий Иванович… может не успеть?

Женщина вздохнула.

– Да, и этого тоже. Что я знала, выходя за него? Он был лучшим для меня мужчиной на свете.

– А теперь?

– И теперь, конечно. Но… Ах, не слушайте меня, я болтаю зря.

– Но ведь вы любите его?

– Безусловно, люблю. Как же не любить? Он меня растил и лелеял, выучил всему. Он отец двух моих малюток. Я ему благодарна за мирную, спокойную жизнь, в теплоте и достатке. Только…

– Что?

– Мне ведь всего двадцать два. И душа рвется познавать новое, путешествовать, знакомиться с интересными, умными людьми. Вот такими, как вы, к примеру. А Григорий Иванович этого не хочет и не понимает. Молодость, искания у него в прошлом. Роль отца семейства в Богом забытом Дедоплис-Цкаро представляется ему идеальным завершением жизненного пути. Я не осуждаю. Если человеку под шестьдесят, трудно его осуждать за желание провести старость тихо, чинно, благородно. А мне? Быть заживо похороненной здесь? Как когда-то хоронили жен восточных тиранов, молодых и красивых, вместе с умершим? Эта мысль приводит меня в отчаяние! – И, закрыв лицо ладонью в перчатке, Екатерина разрыдалась.

Лошади остановились перед ручьем. Спешившись, поэт подбежал к Нечволодовой, протянул руку и помог сойти на землю. Женщина внезапно прильнула к нему – как-то по-детски, наивно, безыскусственно, без стеснения. Попросила:

– Обнимите меня покрепче…

Он исполнил ее желание, и Екатерина внезапно сказала:

– Миша, у тебя такие сильные руки…

От слов «у тебя» и «Миша» сердце Лермонтова сладко заныло. Господи, неужели? Сомневаться глупо. Но старик Нечволодов? Как потом ему в глаза смотреть?

Он прошептал:

– Катя, дорогая… Я схожу с ума…

– Я давно сошла…

Поцелуй был страстный, долгий, оба словно растворились друг в друге. И потом, не помня себя от нахлынувших чувств, задыхаясь, беспрерывно целуясь, опустились в траву. Как весенний гром в небе, прозвучал Катин вскрик – звонкий, чистый, радостный. Журчал рядом ручей. Шелестели над головами листья. Лошади щипали неподалеку травку. И никто, кроме них, не знал о тайне этой мимолетной любви…

Екатерина, разметав руки по траве, лежала с сомкнутыми ресницами. Произнесла тихо:

– Что же мы наделали, Миша?

Он лежал рядом и смотрел на плывущие в вышине осенние облака, похожие на косматых кавказских старцев. Затем ощупью нашел ее руку, сжал пальцы.

– Ничего, Катюша… Это ничего…

– Но ведь мы нарушили заповедь?

– Бог простит… мы же по любви…

Он повернулся к ней и приблизил лицо к ее лицу.

– Ты такая красивая, Катя…

Она подняла веки.

– Правда?

– Разве ты не знаешь сама?

– Мне об этом никто никогда не говорил.

– А муж?

Екатерина приложила палец к его губам.

– Тсс, ни слова о муже… – Потом вздохнула: – Нет, не говорил. Я не помню. – Она помедлила. – В последнее время… видимо, стареет… несколько месяцев мы с ним – как брат и сестра… – Она густо покраснела. – Я – неблагодарная тварь!..

– Хватит. – Он поцеловал ее в лоб. – Ты – святая, потому что жила и живешь в аскезе.