Михаил Жижка - Радищев

Совсем другим языком разговаривали идеологи третьего сословия» во Франции предреволюционного периода с представителями старого порядка (Вольтер, Дидро). «Связь торгового капитала с абсолютной монархией — говорит М. И. Покровский — явление характерное для средневековья. У нас союз самодержавия с капиталом заходит далеко в XIX век». В России эта связь по наследству перешла от торговой буржуазии к промышленному капиталу, который, по выражению Ленина, «особенно склонен жертвовать своим демократизмом и вступать в союз с реакционерами». Во Франции торговая буржуазия ко 2-й половине XVIII века окончательно отпочковалась от абсолютной монархии и перестала снабжать деньгами расточительный двор Людовика Капета и «мадам Дефицит». А в 1789 году она гильотинировала старый порядок вместе с Людовиком XVI и Марией Антуанетой.

Разжиревшая на торговле хлебом и другими: продуктами крепостного труда русская торговая буржуазия была заинтересована: в сохранении крепостного права. Через монополии «кабацких» и соляных откупов тысячами экономических нитей она была связана с самодержавием и крепостным правом. Поэтому революционному союзу с крестьянством она предпочла союз с самодержавно-крепостнической властью для совместного порабощения и грабежа крестьянства.

Таким образом о русской буржуазии второй половины XVIII века как о революционной силе не может быть речи.

Радищев и сам видел, что русская буржуазия не поддержит его в выступлении. В своем посвящении к «Путешествию» он ждал поддержки от либерального дворянства, так называемой дворянской интеллигенции, «сердца которых, по его мнению, бились с его согласно». «Но если, (говорил я сам себе, я найду ко го-либо, кто намерение мое одобрит, кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мыслив, кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей; кто в шествии моем меня подкрепит, не сугубой ли плод произойдет от подъятого мною труда?… Почто, почто мне искать кого-либо? Мой друг! — говорит он, обращаясь к Кутузову, — ты близ моего сердца живешь и имя твое да озарит начало сей книги».

Но дворянская интеллигенция не оправдала надежд Радищева. Находясь в своеобразной оппозиции ко двору, либеральная часть дворянства не разделяла политических взглядов и методов борьбы Радищева. Часть из них читала втихомолку его книгу и отчасти сочувствовала ее политическим идеям, но дальше этого «сочувствия» даже эта крайняя незначительная по количеству часть дворянства пойти не могла.

Другая часть «сочувственников» из дворян с ужасом отвернулась от Радищева по выходе в свет «Путешествия». Политический радикализм, необычайная смелость, с которой он выступил против самодержавия и крепостного права, привели их в совершенное смятение. Тем не менее в дворянском кругу находились люди, сочувствующие Радищеву[17], старающиеся смягчить гнев императрицы. (А. Р. Воронцов, княгиня Дашкова и др.). Безбородко (главный следователь по делу Радищева), сочувствуя его судьбе, давал такую оценку «Путешествию» (в своем письме к правителю канцелярии графа Потемкина В. С. Попову). «Здесь по уголовной палате ныне производится примечания достойный суд. Таможенный советник Радищев, несмотря на то, что у него и так было дел много, которые он, правду сказать, правил изрядно и безкорыстно, вздумал лишние часы посвятить на мудрствования: заразившись, как видно, Франциею, выпустил книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», наполненную защитою крестьян, зарезавших помещиков, проповедью равенства, и почти бунта противу помещиков, неуважения к начальникам, внес вообще много язвительного и, наконец, неистовым образом впутал оду, где излился на царей и хвалил Кромвеля».. Излагая с некоторым сочувствием содержание книги, граф Безбородко сваливал вину на цензуру и саму Екатерину, которая заигрывала первое время с философией, разрешила иметь вольные типографии. «Всего смешнее — продолжает он, — что шалун Никита Рылеев цензуровал сию книгу не прочитав, а, удовольствуясь титулом, надписал свое благословение… с свободой типографий, да с глупостью полиции и не усмотришь как нашалят».. Ниже граф замечает, что «книга сия начала входить в моду у многой шали». Вот это-то и было опасно; «но к счастью— заканчивает он, —скоро ее узнали».

Такова робкая и непоследовательная оценка этой книги чрезвычайно умеренно-настроенной частью русского дворянства. Большинство же образованного дворянства не только не сочувствовало, но относилось прямо враждебно к «явно бунтовской» книге Радищева.

Державин, которому Радищев дружески преподнес один экземпляр книги, внимательно прочел ее, подчеркнул все политически опасные места и отнес книгу Екатерине[18].

Настроение подавляющего большинства так называемого «образованного» дворянства в отношении к Радищеву очень ярко выразил известный масон князь Н. Н. Трубецкой в своих письмах к А. М. Кутузову. Он давал такую оценку «Путешествию» и ее автору. «Теперь скажу тебе, что посвятивший некогда тебе книгу и учившийся с тобой в Лейпциге находится под судом за дерзновенное сочинение, которое, сказывают, такого рода, что стоит публичного и самого строгого наказания. Вот, мой друг, ветренная и гордая его голова куды завела, и вот следствие обыкновенно быстрого разума, не основанного на христианских правилах». Дальше Трубецкой, основываясь на христианских правилах» утешал Кутузова, чтобы тот не огорчался судьбой Радищева, так как «он точно достоин участи ему угрожающей». Нужно только вдохнуть ко управляющему всем да сделает он наказание, ему угрожающее, средством к обращению его на познание его мерзостей и на покаяние об оных».

В другом письме (от 26 августа 1790 г.) он пишет, что книга «эта такого роду, что во всяком бы месте Европы автор подвергался бы публичному наказанию и что она имеет основанием своим проклятой нынешний дух французов и в ней изблеваны всякие мерзости; почему мой друг, чтоб с ним (Радищевым) не случилось, то он того достоин, и, яко человека его жаль, но яко преступника, — я уверен, что и ты, быв его судьею, не поколебался бы его осудить достойному наказанию, за его мерзское и дерзское дело»

Из ответов Кутузова, — лучшего товарища Радищева, которому он посвятил «Путешествие из Петербурга в Москву», видно, что тот вполне разделял взгляды Н. Трубецкого. «Вы знаете — пишет он, — мои правила: известно Вам, что я великий враг всякого возмущения и что никогда не перестану твердить, что критика настоящего правления есть недозволительное дело и не мало не принадлежит к литературе… я люблю, — продолжает он, вольность… сердце мое трепещет при слове сем, но при всем том уверен, что истинная вольность состоит в повиновении законам, а не нарушении оных»