Яков Гройсман - Вацлав Дворжецкий – династия

Такие вот мысли и сейчас даже, после двух месяцев одиночки…

А тогда? В Киеве повел меня мой охранник пешком по Бибиковскому бульвару, в сторону Бессарабки. Очутился я в большом зале, а там – битком! Еле протиснулся. Сидели на полу, спина к спине, коленки в коленки. Всю ночь так. Сосед справа, пожилой, в пенсне, форменная фуражка инженера, говорит:

– Все сегодня поступили. Киевляне.

Угостил меня бутербродом. Памятная ночь. Человек двести пятьдесят… Утром разобрали, развезли.

В одиночке хуже – как в гробу… Поговорить бы с кем… На допрос не вызывают… Послезавтра новый год – 1930-й…

Вдруг: «На допрос!» Как так? Ведь 31 декабря!

От Лукьяновки до центра (управление ГПУ) в «воронке» далеко. А там: «Руки назад!»

И по лестнице наверх. Один этаж, два, три. Пролеты перекрыты сеткой (чтобы не броситься вниз головой). Все это как во сне и в то же время все осознается четко и ясно.

За письменным столом молодой человек в штатском. Расписался. Отпустил конвоира. Велел сесть.

Стул в двух метрах от стола, прикреплен к полу. Настольная лампа с зеленым абажуром. Уютно. Вежливые вопросы. Приятный голос: «Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения…» – и т. д. Всё аккуратно записано на листке «Протокол допроса». Рядом папка с какими-то бумагами.

Пауза…

Долго перелистываются какие-то бумаги… Следователь внимательно читает, перечитывает, останавливается, задумывается, покачивает головой, ухмыляется, иногда внимательно поглядывает на меня, опять возвращается к бумагам, постукивает как бы в раздумье пальцами по столу, вздыхает… долго так… Тишина. Часы на стене тикают и… сердце.

Я ведь еще ничего не знаю! Первый раз. Что-то где-то когда-то читал, но… это со мной! И я не знаю, что все это игра. Думаю, что там, в бумагах, которые он так внимательно просматривает, что-то про меня написано! Что, ну! Говори! Спрашивай!

Бесконечное молчание.

И вдруг щелкает выключатель, в лицо мне ударяет яркий свет. Я уже не вижу человека за столом, слышу холодный голос, резкие слова:

– Имейте в виду – органам известно всё! В ваших интересах ничего не скрывать, признаться во всём, не пытаться нас обмануть!

– Я ничего не знаю… В чем вы меня обвиняете? Я ни в чем не виновен…

– Органы ГПУ никого зря не арестовывают! Ваше увиливание от чистосердечного признания будет расценено как враждебный выпад!

– Я не знаю, в чем мне признаваться…

– А вы признавайтесь во всем, – перебивает следователь. – Назовите всех и не надейтесь, что вам удастся что-нибудь скрыть от нас! Нам все известно!

Свет гаснет.

– Всё изложите вот на этой бумаге и распишитесь.

Входит еще один человек. Меня переводят к столику у стены, на котором бумага, перо, чернила.

– С вами останется дежурный следователь, я скоро вернусь. Ушел. Тот, другой, сел на его место, закурил:

– Пиши, пиши давай!

Что писать? Чего они хотят? Что им известно? А может, ничего не известно, может, поклеп какой? В чем могут обвинить? «ГОЛ» – это, конечно, «преступление», мы это знали и собирались тайно, но, во-первых, действия никакого не было, а во-вторых, никто же не знает про «ГОЛ», кроме нас, пятерых. Может, сболтнул кто? Из наших донести никто не мог! Если действительно «ГОЛ», я все возьму на себя. А может, на заводе что-то случилось? Там, кажется, лозунг какой-то сорвали недавно. Кто-то портрет Троцкого на демонстрацию вынес… А может, наша «Банда рыжих»? Павлика мы уже неделю не видели, может, его раньше забрали? Или, может, каникулы в Шепетовке? Там граница рядом… Коля Мовчан тогда предупреждал – не ходите на свадьбу. Мы пошли. Нас тогда в сельсовет привели. Мы студенческие билеты показали… Черт его знает!

Что же мне писать?

Ничего не буду! Пусть делают что хотят!

Сидел я, сидел у столика и мучился…

А «дежурному», видимо, нужно было идти Новый год встречать. ..

Меня увезли обратно в тюрьму.

Здравствуй, «родная» камера. Каша холодная… Уснуть надо. Попробуй, усни… Еще хуже, еще тревожнее стало… Это надолго… Надо жить!

Со следующего дня я стал систематически заниматься гимнастикой и ходил по камере десять тысяч шагов. Обязательно десять километров ежедневно! Нечего ждать! Это надолго! Надо жить!

Месяц никуда не вызывали. Ни писем, ни передач, ни книг. «Следователь не разрешает». Приходил начальник тюрьмы: «Какие жалобы?»

Какие могут быть жалобы?

В соседних камерах та же картина. (Я уже перестукивался.) Продолжается истязание томлением, сомнениями, неясными тревогами… С ума можно сойти!

Наконец, повезли на допрос. Ночью. Со сна. Снова следователь начал меня «пугать».

– Обстоятельства осложняются. Если вы будете продолжать так себя вести, придется ужесточить условия содержания.

И я начал «хитрое наступление», начал говорить что-то о заводе, о «Банде рыжих», о Шепетовке со свадьбой, говорил долго и невразумительно. Наконец следователь перебил раздраженно:

– Что вы мне голову морочите, рассказывайте, где вы собирались и как сговаривались свергнуть Советскую власть!

Я понял: всё дело в «Группе освобождения Личности»! Наконец я избавился от сомнений! Теперь я знаю, чего от меня хотят. Рано ты прекратил «пытку», друг следователь. Теперь я спокоен: «ГОЛ» – это моя идея! Мое убеждение. Имей мужество признаться.

Но откуда узнали? Ничего. Я всё скажу. Скажу всю правду, а называть никого не буду.

– Давай бумагу!

К утру исписал четыре страницы.

Вот что я там изложил: «Да – личность! Масса безлика. Человек! Его талант, способность, призвание, его ум, красота, все – индивидуально! Нельзя всех стричь под «одну гребенку». Долой «прокрустово ложе»! Только свобода личности – путь к максимальному раскрытию человеческих способностей с наибольшей пользой для общества! Вот идея «ГОЛ». Интеллигенция – передовая часть общества! И не следует «разрушать до основанья» веками созданную культуру и искусство. Да, читали Спенсера, Гегеля, Достоевского и социалистов-утопистов. И монархистов. Все читали, что удавалось доставать, и считаю, что это не вредно, а, наоборот, полезно для каждого. И несправедливо ограничивать личность человека и навязывать ей «твердые установки поведения», запрещать анализировать события, запрещать думать. Это против природы Человека».

Все, все подробно писал. Цель была – не скрывать свои идеи и проповедовать Свободу. И декабристов вспомнил, и французскую революцию, и революционеров-демократов, и победу Октября. Никто не собирался «низвергать» Советскую власть, но пытаться совершенствовать ее – долг каждого честного человека.

А рассказывать что-либо о «соучастниках», о своих единомышленниках и не намерен.

Было уже утро…