Анри Труайя - Оноре де Бальзак

Оноре прислушивается к совету, отказывается от своих планов и публикует, по-прежнему анонимно, брошюру «Право первородства», «Беспристрастную историю иезуитов», затем роман «Аннетт и преступник», заявленный как продолжение «Арденнского викария». Ни одно из этих произведений, написанных по заказу и оплаченных построчно, не вызывает острого интереса. «Право первородства» случайно попадает в руки Бернара-Франсуа (в доме дочери Лоры). Ему и в голову не приходит, что автор – его сын, разгневанный, он пишет письмо, опровергающее изложенное в памфлете. Посвященная в тайну дочь искренне забавляется этой заочной дуэлью на перьях между отцом и сыном.

В 1824 году Бальзаки осознают, что все еще не распорядились должным образом капиталом, доставшимся им от Эдуара Малюса. После нескольких вполне случайных вложений они решают использовать часть средств на покупку дома в Вильпаризи, который так долго снимали. Акт купли-продажи на сумму в десять тысяч франков был подписан двадцать четвертого июня у неизбежного господина Пассе. Бернар-Франсуа всецело поддерживал это решение, будучи уверен, что деревенский воздух на пользу всякому, кто стремится дожить до глубокой старости. Кроме того, в свои семьдесят восемь лет он не утратил интереса к безыскусным сельским шалостям и знал, что в Вильпаризи в его распоряжении будут здоровые крестьянские девушки.

Семья переехала немедленно. Но в августе Оноре стало невмоготу в провинциальном заточении, он вернулся в Париж. На этот раз не в Марэ – на Левый берег, где ему приглянулась квартирка на шестом этаже чудесного дома на улице Турнон. Лора, все так же нежно к нему расположенная, уверяла мать, что если брат и уехал в Париж, то исключительно ради работы. Но госпожу Бальзак трудно было обвести вокруг пальца: она пребывала в уверенности, что Оноре покинул родительский кров, чтобы удобнее было встречаться с «женщиной с околицы», то есть с госпожой де Берни. «Вернемся к отъезду Оноре, – пишет мать Лоре двадцать девятого августа. – Я одобрю вслед за вами его решение, если это действительно ради работы… но боюсь, это отступление – лишь предлог, чтобы без препятствий предаться снедающей его страсти. Он сбежал от нас с ней, она провела в Париже целых три дня… Все это дает мне повод думать, что он захотел лишь большей свободы, вот и все. Видит Бог, я хотела бы ошибаться… „Дама с околицы“ донимает меня визитами и знаками внимания. Вы понимаете, как это льстит мне. Она делает вид, будто проезжала мимо. Как же! Сегодня пришла, чтобы пригласить на обед, но я отказалась как можно вежливее».

Несколько дней спустя, четвертого сентября, Шарлотта-Лора вновь жалуется, на этот раз обвиняет зятя, Сюрвиля, который во время беседы с Бернаром-Франсуа высказался в том смысле, что семья не проявляет должной привязанности и благородства в отношении бедняги Оноре. «Отец сказал мне, что с удовлетворением рассеял заблуждения твоего мужа касательно наших финансовых взаимоотношений с Оноре, который берет столько денег, сколько захочет. В последний раз я предложила оплатить все долги сына, если это необходимо для взлета его гения, чтобы он мог, наконец, создать что-то, заслуживающее признания. Он отказался, решив не брать на себя лишние обязательства. Я предложила полностью оплачивать его пропитание, большего мы не должны делать, ради его же блага. Он не захотел ничего принять. За наше внимание отплатил нам распутным поведением почти в собственном доме… поставив нас в весьма неловкое положение, и ни мой гордый вид, ни суровый взгляд не могли заставить замолчать насмешников, когда с госпожой де Берни мы проходили по городку… Не думай, Лора, будто его поведение помешало нашей дружбе, наши объятия открыты для него, наши деньги в его распоряжении… И если он продемонстрирует талант, мы будем только рады, если он вновь станет ее любовником и начнет относиться к своей страсти, как должно, то есть она станет для него источником наслаждения не во вред его таланту и работе, поверим, что он начал понимать кое-что в жизни, пора бы уже этому случиться. Наша дама ездит в Париж часто, с тех пор, как его здесь нет, проводит дня два, убеждая меня в собственной правоте, в том, что, покидая дом, он хотел лишь свободы».

Негодование госпожи Бальзак тем сильнее, что сын увлекся ее ровесницей. Как представить, что юноша в самом расцвете пробудившейся чувственности целует бабушку? Что ощущает это увядающее создание, когда ее ласкает молодой любовник?

Госпожа де Берни сама удивлялась и увлечению Оноре, и собственному увлечению мужчиной, который годится ей в сыновья. В начале их связи она вела себя с ним по-матерински, забавлялась тем, что опытнее его, порой была насмешлива. Но после четырех лет прочных отношений полностью отдалась своей страсти, завороженная пылом Оноре и его умом. Письма, написанные между их встречами, – письма благодарной женщины. «Я люблю тебя! Да, я люблю тебя! Ты для меня больше, чем воздух для птицы, вода – для рыбы, солнце – для земли, тело – для души. Повторяя: дорогой, я люблю тебя, обожаю, я хотела бы напевать тебе на ухо, как весенняя птичка, просить, чтобы ты прижал любимую к сердцу и совершил с ней чудесную прогулку, чтобы вспомнил о прекрасных летних деньках… Твой дар мне огромен, я в состоянии почувствовать это, уловить. О, как бы я хотела иметь тысячу обличий, чтобы дать тебе все, что хотелось бы, и так, как хотелось бы! Но, друг мой, если тебе достаточно меня самой, переполненной всем тем, что может дать самая совершенная любовь, буду счастлива, так как ничто во мне не принадлежит больше мне самой». Она называет его своим «божественным херувимом», кричит: «Спасибо, тысячу раз спасибо!»

На любовном фронте все прекрасно, с литературой, увы, дела плохи. Оноре анонимно, за мизерное вознаграждение сотрудничает с газетами, вместе с товарищами по парижским кафе редактирует коммерческие брошюры, начинает исторический роман, бросает после нескольких глав, огорчается тем, что никак не может найти издателя для «Бледноликой Джейн». Лишившись всякой на то надежды, пишет послесловие: «Прочитав это послесловие, многие скажут, что Орас де Сент-Обен честолюбив, но пусть говорят, что хотят, все равно это в последний раз. Я слишком нуждаюсь в тишине, чтобы пытаться нашуметь, пусть даже только самим именем. Итак, прощайте, кто захочет, пусть дружески пожмет мне руку».

Но кто раскланивается с публикой? Орас де Сент-Обен, бакалавр изящной словесности, бесславно завершающий свою карьеру, или Бальзак, отказывающийся смотреть в будущее? Последний, несмотря на усталость, отвращение к материальным заботам, все еще не решается окончательно оставить литературу. Стремление выдумывать новых персонажей, плести интригу, создавать новый мир пересиливает в нем разочарования непризнанного автора. Как-то вечером он чувствует, что чаша переполнена. Любви госпожи де Берни ему уже недостаточно, к тому же она так далеко, а он в Париже, один на один со своими обманутыми надеждами. Вид бумаги и чернил угнетает, страшное «зачем?», которое задает себе однажды каждый писатель, разъедает мозг. В сумерках он бродит по набережным. Этьен Араго, идущий по мосту, видит, как Оноре стоит, облокотившись на парапет, и смотрит на темную воду. Удивленно спрашивает: «Что вы здесь делаете, дорогой друг? Подражаете персонажу „Мизантропа“? Плюете в воду и смотрите, как расходятся круги?» – «Я смотрю на Сену, – отвечает Бальзак, – и спрашиваю себя, не лечь ли спать в ее мокрые простыни». – «Что за мысль! – вскричал Араго. – Самоубийство? Что за безумие! Пошли со мной. Вы ужинали? Поужинаем вместе».