Антонио Хименес - В походе с Фиделем. 1959

Быть может, самая серьезная из всех проблем, стоящих перед нами, быть может, самая большая несправедливость, существующая в нашей стране, как раз и состоит в расовой дискриминации, с которой мы должны покончить раз и навсегда, каким бы трудным делом это на представлялось.

Есть проблемы психологического порядка, представляющие в ходе революции столь же сложные препятствия, как и преграды, создаваемые определенными экономическими кругами. Мы должны бороться не только против ряда внешних факторов, которые давят на нашу страну и наш народ. Мы должны бороться против наших собственных дурных привычек, со всей силой бороться против всех плохих качеств в нас самих. Я думаю об этом, вполне отдавая себе отчет в том, сколь сложна эта проблема. Я спрашиваю себя: есть ли разница между двумя типами несправедливости, между положением крестьянина, лишенного земли, и положением негра, которого лишают возможности работать? Разве негр, лишенный работы, не умирает от голода точно так же, как крестьянин, лишенный земли?

И почему революция, которая видит себя обязанной покончить с несправедливостями одного типа, не обязана одновременно искоренить и несправедливости другого типа? Где логика, если в отношении руководителя революции, с одной стороны, раздаются похвалы и аплодисменты за то, что он борется с одним видом несправедливости, и в то же время его критикуют, выражают недоумение, а некоторые и непависть за то, что он хочет покончить также и с несправедливостью другого типа? Отчего это?

Оттого, что есть люди, называющие себя христианами, а на деле являющиеся расистами.

У нас сегодня есть люди, которые ходят в церковь и в то же время являются расистами; есть люди, которые называют себя революционерами, но являются расистами; есть люди, которые считают себя честными и порядочными, но являются расистами; есть люди, считающие себя культурными, но являющиеся расистами.

И когда я попытался затронуть вопрос об этой несправедливости, я стремился сделать это со всей осторожностью, утверждая, что дело идет отнюдь не о принятии закона для искоренения этой несправедливости, которая имеет свои корни в абсурдных предрассудках. Лично я глубоко убежден, что предрассудки нельзя искоренить никакими законами. Их можно уничтожить только серьезными аргументами, вескими доказательствами, убеждением, воспитанием. В этом смысле здесь происходит примерно то же, что произошло в отношении к азартным играм, также связанном с психологией людей. Мы начали борьбу с этим злом отнюдь не принятием полицейских мер. Мы попытались превратить это зло в способ сбережения средств. Мы хотели проверить, можно ли изменить психологию людей, привыкших к азартным играм, — а ведь это зло, — чтобы они постепенно меняли свои представления в том смысле, что человек имеет возможность накапливать средства для использования их в будущем, тогда, когда они ему потребуются.

Я совершенно ясно сказал о двух типах расовой дискриминации: один — на рабочих местах, другой — в культурных центрах, в местах отдыха. Я сказал, что абсолютно бесчеловечной является именно та дискриминация, которая лишает человека, кубинца, нашего брата, возможности обеспечить себе право на жизнь собственным трудом только из-за того, что у него черная кожа.

Я говорил: какая же логика может быть в том, что в прошлом, в колониальную эпоху, совершались несправедливости, когда негров превращали в рабов, заковывая их в кандалы, заставляя их работать по 15 часов в день и продавая их, как скот? Та же несправедливость совершается сегодня, в обществе, которое, в отличие от прошлых времен, когда негров приравнивали к скоту или заставляли работать в нечеловеческих условиях, называет себя свободным и в то же время лишает их возможности работать. Я говорил об этом потому, что считаю такую ситуацию абсолютно абсурдной в обществе, называющем себя демократическим, справедливым и свободным. Потому что из всех форм дискриминации наиболее жестокой является та, когда человеку отказывают в праве честно обеспечивать свою жизнь собственным трудом.

К чему же их вынуждают — к воровству? Толкают их на то, чтобы они грабили других, для того чтобы выжить, или просто умирали от голода?»

Фидель говорит о том, как ему представляется будущее:

«Когда черные и белые кубинцы будут получать одинаковое образование, когда они будут вместе учиться и вместе играть, вместе проводить досуг, тогда они приучатся работать вместе и жить здесь, как братья. А именно так мы и должны жить.

Я приведу вам собственный пример. Я белый или почти белый, как и любой кубинец испанской крови, хотя я вовсе не считаю себя носителем „чистой расы“. Но, будучи белым, я не чувствую никаких преимуществ перед неграми. Меня нисколько не оскорбляет, если я сижу рядом с черными товарищами. Почему? Быть может, из-за моего чувства справедливости, из-за того, что я имел редкостную возможность понять подлинную суть этой несправедливости и абсолютную абсурдность всяких расовых предрассудков. Ибо я помню — я это никогда не изгладится из моеи памяти — самые трудные моменты в нашей жизни.

Я помню о нашем путешествии на „Гранме“, о том, как мы шли на этой яхте, готовые быть поглощенными морскими волнами, шли под единым знаменем, с одной идеей все вместе — белые и черные. Я вспоминаю о Местре, нашем товарище, во время штурма Монкады погибшем в боях за революцию. Я вспоминаю Альмейду, моего товарища, помощника, одного из лучших капитанов Повстанческой армии. Я помню те дни, когда нас было всего 12, изголодавшихся, преследуемых, загнанных, когда никто не думал, да и не мог подумать, какого цвета кожа была у того или иного из нас. И если бы те, кто сегодня находится в плену предрассудков, пережили вместе с нами те времена, то они давно бы отказались от своих глупых предубеждении. Мы видели, что этот товарищ верен нашим идеям, что он храбр, что он всегда рядом, что он готов помочь и, будучи настоящим товарищем, готов отдать жизнь за наше дело».

Фидель вспоминает один из эпизодов партизанской войны — атаку казармы Уверо:

«Когда же мы подошли к Уверо и заняли позиции, мы вдруг увидели, что ситуация прямо противоположна той, которую нам описывали. Однако теперь уже, когда мы полукольцом окружили казарму, было невозможно отдать приказ об отмене намеченного плана действий или об отступлении. Надо было захватить казарму любой ценой. И я помню, что в этот трудный момент я вызвал Хуана Альмейду, который был командиром одного из взводов, и сказал ему: „Смотри, сейчас здесь решается все. Эту казарму мы должны взять, чего бы нам это ни стоило. Наступай со своим взводом, продвигайся, насколько это возможно, а когда мы откроем огонь, иди в открытую атаку на казарму. Мы должны взять ее во что бы то ни стало“. И этот человек, этот негр, Хуан Альмейда в решающий момент боя во имя революции, во имя родины прорвался со своим взводом сквозь оборону врага, потерял несколько человек убитыми, был ранен, но продолжал наступать. И эти его действия принесли победу, которая в то время имела исключительно важное значение, потому что начиная с этой победы у нас уже было не 60 винтовок, а 100 с лишним, у нас уже было оружие для новых бойцов и боеприпасы к нему, захваченные в казарме. И как же я могу смириться с расовыми предрассудками, если я неоднократно был свидетелем подобных геройских поступков негров, если я уже давно привык судить людей по их заслугам, а не по цвету кожи, ибо критерием оценки человека должны быть его личные качества, его заслуги, его героизм, его благородство, но уж никак не цвет кожи!»