Марк Дубовский - От Жванецкого до Задорнова

Интеллигенции-то, по мнению Михал Михалыча, в стране совсем не осталось.

«Благославляя» Карцева на сольные концерты, Жванецкий приговаривает: «Рома, только я тебя умоляю, обязательно предупреждай зрителей, когда ты читаешь мои нетленные тексты, а когда несёшь своё!»

После фестиваля «MORE SMEHA‑1998», на котором Карцев получил Кубок Райкина, я предложил Роману Андреевичу будущим летом привезти в Юрмалу их дуэт с Жванецким.

– Это дохлый номер, – ответил Роман Андреевич, – Миша на такое не согласится.

Но во мне уже вспыхнул азарт: Мишу я возьму на себя.

– Тогда, конечно, – закончил Карцев.

В начале 1999 года звоню Жванецкому:

– Михал Михалыч, у меня идея! Вы в курсе, что вам в этом году 65?

– Не знаю, ещё не считал, – пошутил мэтр.

– А в том, что 60 – Карцеву?

– Этому мальчишке Ромке уже 60? – Жванецкий изобразил удивление.

– Так давайте в Юрмале отметим юбилей – «125 лет на двоих»?

«Двойной юбилей», Михаил Жванецкий и Роман Карцев, 125 лет на двоих, «Дзинтари», 1999

– А что, мне идея нравится, действуй!

И юбилейный концерт состоялся. Прошёл, конечно же «на ура». Публика завалила своих любимцев цветами, а «MORE SMEHA» подарило звёздам золотой портфель и золотого рака.

Надо ли объяснять, кому что?

Мало кто знает, что до дуэта Ильченко-Карцев был в Одесском институте инженеров морского флота дуэт Ильченко-Жванецкий. По воспоминаниям самого Жванецкого, хороший был дуэт:

«Ильченко был человеком абсолютно незамутнённой чистоты, мы вытащили его из этой чистоты, погрузили в мир эстрады, я жалею об этом до сих пор. Потому что, находясь на этой вершине, которая ниже многих вершин, ты теряешь здоровье».

После смерти своего постоянного партнёра Виктора Ильченко в 1992 году Карцев часто выступает на эстраде один. Он участвовал в постановках «Моя Одесса» (памяти Виктора Ильченко), «Зал ожидания». Сегодня в репертуаре Карцева вместе со Жванецким присутствуют Чехов, Хармс, Зощенко.

И каждый выход Романа Карцева на сцену сегодня – подвиг. Рядом с ним всегда незримо присутствует Виктор Ильченко. Это безумно тяжело.

Бывали и раньше эстрадные дуэты – Миров и Новицкий, Шуров и Рыкунин, Миронова и Менакер, Тимошенко и Березин, Владимиров и Тонков, но не припомню, чтобы кто-нибудь из них выходил на сцену в одиночку, когда не стало другого.

Как-то я спросил Карцева: не думал ли он после ухода Ильченко покинуть сцену. Нет, ответил Рома, я тогда не знал, что Миша уже не сможет писать для меня. Приходится самому придумывать для себя репертуар. Миша только просит, чтобы я предупреждал зрителя, где кончаются его перлы и начинается моё творчество. Аркадий Исаакович Райкин говорил, что если бы он ушёл со сцены раньше, то сразу умер бы. Не хочу с этим экспериментировать.

Роман Андреевич Карцев – настоящий артист, из тех, для кого мастерство – это труд, уважение к профессии, к авторам, к зрителям. Как-то в интервью «Огоньку» он сказал:

«Вот я уже пять лет играю в теннис, нигде не учился и на уровне самодеятельности играю неплохо, но теннисной школы у меня нет, могу испортить удар, как последний фраер.

А теперь на эстраде стали возможны люди без „университетов”. Нам с Витей повезло: мы восемь лет работали с Райкиным, видели, как он относится к зрителям, к профессии. Это была школа! А вот появился артист Ещенко, позволяющий себе дикие пошлости… Он говорит: „Шнобелевский лауреат”или „Сибириский цирюльник”, публика смеётся, а меня это коробит: ну ладно, артист ляпнул не то, но почему публика смеётся?!

Пошлость – сегодня самый большой бич. Райкин и звёзды старой эстрады не могли себе такого позволить. И любой режиссёр ему бы указал: „Это не юмор”.

Я скажу сейчас словами Жванецкого, я с ним солидарен: „Юмор – это не слова. Это не поскользнувшаяся старушка. Юмор – это даже не Чаплин. Юмор – это сочетание талантливого человека и талантливого времени, когда ты весел и умён одновременно”.

Слово „смешить” надо забыть навсегда. Ещё Райкин говорил: если ты идёшь смешить, у тебя никогда ничего не получится, что должно получиться в результате. Юмор – дело живое. Есть артисты, которые до выхода на сцену просчитывают, где публика будет смеяться. Это неправильно… Мой спектакль грустный, лирический. По моему возрасту. Я люблю пластику, люблю двигаться. Раньше кувыркался на сцене, делал стойку на голове. А сейчас я не люблю, когда пожилой клоун выходит и пытается рассмешить публику. Как в фильме Феллини „Джинджер и Фред”, вышли эти несчастные люди, которые когда-то были популярны… Нет, я никого не смешу».

Думаю, здесь Роман Андреевич несколько лукавит. Это с его-то комическим даром – и выходить на сцену не смеха ради? Он же не Огурцов из рязановской «Карнавальной ночи»: «Я и сам смеяться не люблю, и другим не дам».

Вероятно, Карцев имеет в виду, что его смех не ради самого смеха. Как говорил Осип Мандельштам: «А чего все острят? И так всё смешно».

Чутьё мастера

«MORE SMEHA‑1998» закончилось.

До отправления поезда Рига-Москва три часа, на фестивальном автобусе заезжаем подкрепиться «на посошок». Ресторанчик от вокзала в пяти минутах езды.

Едим, выпиваем, балагурим. И только Карцев суетится:

– Марк, надо ехать, Маарк, опоздаем!..

– Роман Андреевич, – успокаиваю я его, – автобус ждёт за дверью, тут совсем рядом, успеем. А в ответ:

– Маарк, поехали, Мааарк!..

Короче, час до поезда, весёлая, уже во всех смыслах этого слова, компания погружается в автобус, и… автобус не заводится!!!

– Я же говорил! – застонал Карцев. – Я же предупреждал!

Пришлось паникующего артиста усадить в такси, а все остальные: Измайлов, Гальцев, Лукинский и другие – толкали автобус, пока тот не завёлся.

На перроне, куда мы всё равно заявились минут за сорок до отправления поезда, успокоившийся Карцев встретил нас словами:

«У меня за столько лет выработался нюх на экстремальные ситуации – я их нутром чую!»

Я отчество славлю, которое есть

Роман Андреевич стал Карцевым, чтобы, как и многие советские жертвы пролетарского интернационализма, не усложнять себе пути к народному признанию.

Роман Аншелевич Кац – созвучие, не самое оптимистичное для карьерного роста.

По той же причине свершились многие магические превращения: Григорий Израилевич Офштейн стал Григорием Гориным, Аркадий Михайлович Штейнбок – Аркадием Аркановым, Лион Моисеевич Поляк – Лионом Измайловым. Клара Борисовна Герцер превратилась в Клару Новикову, «прикрывшись» фамилией первого мужа. А Илья Львович Клявер, наоборот, взял для сцены фамилию жены, Иры Олейниковой. Нахим Залманович Шифрин переименовался в Ефима, Елена Лебенбаум взлетела к признанию, став Леной Воробей.