Михаэль Фишкин - «Третий ангел вострубил...» (сборник)

Памяти однокурсницы

Ларисе Додоновой

Прости за не подаренный цветок,

За слов венок, не выловленный нами,

За скупость чувств и ― как ее итог ―

Безмолвную, терзающую память.

Улыбок свет ― вот помощи рука.

Чтоб долг отдать, тепло мы накопили,

Но… Канул день!

Мы в вечных должниках

Пред той, что спит в могиле.

Минуты, дни, года ― пред пустотой!

Для счастья в жизни выпало так мало!

Твоя мечта ― да будет нам звездой

И доброта ― да будет идеалом!

1983

На старом еврейском кладбище в Праге

Самый старый надгробный камень на могиле поэта Авигдора Каро датирован 23 апреля 1439 года.

Как листы из Книги Судеб ―

Отголоски бытия ―

Громоздятся камни всюду,

Текстом с нами говоря.

Тот был лекарь, тот ― аптекарь,

Тот ― непонятый поэт.

Каждый жил, работал, ехал ―

Робкий вился след.

Он бы стерся под песками,

Канул в лету сквозь века,

Но хранит нам память в камне

Благодарная рука!

Эту книгу не спалили

Всех фанатиков костры:

Вечен символ светлой силы ―

Мудрости и доброты!

1986

У моря

Ночью волны берег лижут,

Тихо галькою шурша.

Вы все дальше, но все ближе

Каждый взгляд Ваш, каждый шаг!

Кипарисы вдоль аллеи ―

Часовые ваших троп.

И цикория цветок

Дивным взором голубеет…

Пусть оковы тяжелы

Бывших разочарований ―

Вьется птица у скалы:

Прометея славит пламя!

1987

Ире

Судьба, однажды опыт проучив,

Была ко мне, увы, неблагосклонна

И солнца счастья робкие лучи

Она стыдливо прятала за склоны.

Ответа ли или совета ждал,

Нахально подставляя ветру спину, ―

Никто лицо мое не разгадал

И для души не засветил лучину.

Но так с годами, лишь кляня себя,

Ты видишь чьи-то слезы за капелью

И, как бы плохо не было, скорбя

Уходишь ты, не хлопнув громко дверью.

1988

Родному городу

Свердловска каменный цветок

Бесчувственный, холодный, стройный:

Чугунных Каслей решето

Кружев забытой колокольни!

Он, восхищая нас, парит,

Но в вечном есть увечье злое:

Пусть время след не истребит,

Но цвет с годами будет скрыт

Скорее пылью, чем землею…

1987

России

Всегда с чужестранцами хмурая.

Судить почему ― не берусь.

Вновь пряди волос белокурые

Злым ветром разметаны, Русь!

Глаза твои пасмурно-серые ―

Осеннего леса печаль.

Ты много так доброго делала

И вечно рубила с плеча!

Любить ― как нельзя не любить тебя.

Простить ― как нельзя не простить.

Так много и спето и выпито

На трудном совместном пути!

2002

Жизнь за Май

Лирическая поэма

Придет время, когда наше молчание будет красноречивее наших речей.

Чикагская тюрьма. Ночь перед казнью

Организаторам первой первомайской демонстрации в 1886 году в городе Чикаго, анархистам Альберту Парсонсу, Августу Спайсу, Георгу Энгелю и Адольфу Фишеру, повешенным по приговору чикагского суда присяжных, посвящается.

1.

Топоры ― эхом в вечность, ―

Как маятник,

Рубят время в ночи.

Из песочных часов,

Хоть до хрипа кричи,

Вытекает песок…

Сердца стук бесконечен,

Вдруг!.. Замерло.

Что там ― плач? Женский плач?

Голос сердцу знакомый до боли.

Да вокруг только стены ―

Не сойти бы с ума мне!

Но растения стебель

К солнцу рвется сквозь камни! ―

Пусть твой промысел близок, палач:

К Свету путь преградить он не волен!

Боже! Кажется рядом Люси`,

Друг любимый и верный.

Этот голос ее, как мираж,

Как надежда на воду в пустыне.

Словно все с нами было вчера,

Словно угли еще не остыли

И ее я о счастье спросил…

Где он, день этот первый?!

День, что был без особых примет,

Если б вдруг не ее появленье

Феей прерий на диком коне,

И стремительный взгляд ее гордый.

Что-то вдруг пробудилось во мне:

Звук призывный, рождаемый горном,

Иль в кромешной ночи дальний свет,

Как чего-то большого знаменье…

Ты всегда предо мной ― наяву и во сне.

Отвести я виденье не в силах:

Невозможно забыть влажный блеск карих глаз,

Гибкость серны и пламя пожара!

Сколько лет я был слеп, разлучаясь не раз

С той одной, что меня поражала!

Если б было дано, как хочу встретить смерть,

То бы выбрал ― в объятиях милой.

2.

Полночь. Стены ― холодные камни.

Визг пилы. Гулкий стук топоров.

Сух приказ был для нас, им ― кошмарен:

«Эшафот чтоб к утру был готов!»

А ведут себя, словно святые.

Сколько было их ― лжемессий!

Все равно побеждает сила ―

Я б ответил, когда б кто спросил.

Здесь у плотников дело спорится.

Что ж, толковых прислали ребят.

Как там смертники? Не испортили б

Приговора привычный обряд!

Вот дней десять назад

Молодой ― Луис Линг,

Что из этой идейной компании,

Закурил, спрятав взгляд,

Не табак ― динамит

И ― поправ предписанья ― оставил их.

Может просто считал ― некрасиво умрет

И решил в одиночку преставиться…

Молоко на губах не обсохло, а вот

Призывать к мятежу уже нравиться!

Открываю глазок и гляжу в полутьму:

Свет свечи на камнях играет.

Только восемь часов жить осталось ему,

А он, вроде, не понимает!

Так спокоен и взгляд отрешен,

Альберт Парсонс ― вожак этой своры.

Странно. Мне, надзирателю, он не смешон ―

Сам ведь сдался. На суд из укрытья пришел:

Понимал, что со смертью спорит.

Говорят, будто книгу он здесь написал,

Анархизм какой-то славя:

Чтоб все ― братья, по-братски вольны голоса

И никто бы никем не правил.

Чушь! Разве ж можно без страха жить:

Человек и тщеславен и жаден,

А кого-то убить легче, чем полюбить

И труднее воспеть, чем нагадить!

Он, однако, силен. Никого не убьет,

Но за ним ― легион недовольных,

Что к речам его падки, как мухи на мед,

Что готовы вершить его волю!

Тут вот, в камере рядом, страдает жена ―

Не смиряет ее и клетка!

Посадили остыть. К мужу рвется она: