Альфред Тирпиц - Воспоминания

Повышения ценности Циндао следовало ожидать также и потому, что поблизости от него совершенно не было естественных гаваней, а постройка железных дорог могла превратить его в порт, обслуживающий Пекин и даже (что я не сразу учел) линию на Москву через Иркутск; это обеспечило бы наиболее удобное сообщение между Европой и Австралией через Восточную Азию. Шаньдуньская дорога соединила Циндао с его отсталым хинтерландом. Перед нами открывались неограниченные возможности хозяйственного расцвета.

Восстания в Китае принудили нас к ведению так называемой боксерской войны и обнесению нашей территории валом длиной в пять километров (он простирался от одного водного пространства до другого). Этим путем мы избежали непосредственного соседства с Китаем и предотвратили распространение беспорядков к вящему удовольствию богатых китайцев, множество которых явилось на нашу территорию. В отличие от Гонконга китайцев поселили в особом квартале; возможно, впрочем, что наличие зажиточных китайцев заставило бы нас отказаться от этой уступки европейцам. Туземцы вскоре прониклись верой в нашу справедливость; их город, которому мы предоставили широкую автономию, процветал.

Климат был сравнительно хороший, жизнь на взморье била ключом. С лихорадкой и тифом мы успешно боролись путем постройки водопроводной станции, а эпидемии, распространявшиеся в Китае, не могли проникнуть сквозь санитарный кордон, выставленный на боксерском валу. Мы улучшили санитарное состояние также и с помощью посадки деревьев. Наши работы по облесению местности сделались образцом для всего Китая, где дотоле не верили, что оголенная местность может вновь покрыться деревьями. Китайцы вырубили весь лес до последнего кустика, и в период дождей в земле возникали большие овраги. Вначале работы по облесению местности, почва которой была лишена перегноя, подвигались с большим трудом. Но успешное завершение этих работ позволило провести их и в других местах. Охрана лесов настолько импонировала китайцам, что они энергично принялись за изучение этого дела. Тогда мы организовали специальные училища, в которых обучали туземцев, что еще улучшило наши отношения с ними. В окрестностях города мы обучали жителей окулированию плодовых деревьев, которое еще не было известно в Китае; они массами являлись к нам за советом, шаньдунское садоводство стало расти. Первая в Восточной Азии современная бойня, построенная нами в Циндао, превратила нас в экспортеров мяса.

Мы старались поддерживать хорошие отношения с китайцами-чиновниками; наиболее благоразумные из них все больше склонялись к убеждению, что оккупация Циндао была для них благословением неба. Китайцы признали нас и явно склонялись на нашу сторону. Они ставили нас выше англо-саксов, возможно, потому, что сами были народом древней культуры. Я не считаю, что до войны мы отставали в реальных достижениях от англо-саксов; это относится и к колонизационной деятельности, в том числе и в Африке, где администрация могла бы, правда, действовать с большим размахом. Я не мог пойти на то, чтобы признать, будто имеется какая-либо мировая миссия, которую мы не могли бы выполнить лучше англо-саксов, если бы только были созданы необходимые материальные предпосылки. В немце было еще нечто от выскочки, и он не проявлял такой самостоятельности, как англо-сакс. Однако у нас все делалось так основательно, во всем царил такой порядок, что, несмотря на распоряжения сверху, рассчитанные лишь на мгновенный эффект, наши достижения распространялись само собой и на такие области, которые англичане считали своей монополией, например область колонизации, ибо с нами было еще немецкое трудолюбие.

Возвышение Циндао было, впрочем, скачкой с препятствиями особенно потому, что будущее сулило дальнейшее ускорение темпов развития. Немцы, проживавшие в Китае, стали селиться в Циндао и привыкали рассматривать этот город как центр германизма.

3

Сердце флота было расположено к заграничным немцам еще с того времени, как Штош в начале своей деятельности поставил перед ним цель изучения мира и сближения с немцами, жившими на чужбине. Как мало патриотизма проявляли эти последние в периоды нашего бессилия!

Во время войны 1870 года лишь один немец, живший в английском Гонконге, – г-н Зибс из фирмы Зимсен – осмелился признать свою национальную принадлежность; большинство других поступило, как тот герр Шварцкопф, который превратился в мистера Блэкхеда{55}. В общем, если отбросить Европу, германизм удержался собственными силами только в странах Латинской Америки, хотя в корне ошибочный рескрипт Гейдту от 1859 года ограничил эмиграцию в эти страны, направив ее в Северную Америку; автор рескрипта думал, что проявил этим отеческую заботу о благе эмигрантов, но зато мы потеряли их как немцев. Когда в 1900 году министерство графа Бюлова предложило отменить, наконец, этот рескрипт, в его защиту раздалось еще несколько голосов.

Много миллионов немецких эмигрантов были нами потеряны как формально, так и по существу и способствовали усилению государств, превратившихся впоследствии в наших злейших врагов. Без германского труда в прошлом и настоящем Антанте не удалось бы причинить нам так много вреда: это признание – одно из самых горьких, какие можно сделать в нашем положении.

Хотя в условиях, с которыми сталкивались наши эмигранты, американизация их была неизбежна, быстрота и легкость этой перемены указывала на слабое развитие у нас национального мышления. С какими чувствами взирал я на огромное факельное шествие по случаю прибытия в Нью-Йорк принца Генриха, в котором участвовало, если не ошибаюсь, 14000 бывших немецких солдат. Если у этих людей спрашивали об их национальности, то они нередко отвечали: Мы вспоминаем о Германии, как о нашей матери, но наша жена – это Америка и мы должны стоять за нее. Впрочем, бывали более неприятные случаи. Идеальные блага родины забывались ради материальных преимуществ американской жизни. При осмотре Гарвардского университета мне давал объяснения профессор из хорошей немецкой семьи – бывший доцент одного из отечественных университетов. Он приехал в Америку всего лишь за несколько лет до этого, но рассказывал мне, что успел уже перейти в американское гражданство. Его тон мне не понравился и я воспользовался первым представившимся случаем, чтобы продолжать осмотр в обществе одного из американцев. Вопреки моему желанию, бывший немец, очевидно, понял, какое впечатление произвело на меня его сообщение, и сказал сопровождавшему меня морскому офицеру: «Вашего шефа, видимо, удивило то, что я уже принял американское гражданство, но вы меня поймете: я получил здесь профессуру скорее, чем это удалось бы мне в Германии и должен быть благодарен за это». То, что прихватил с собой из Германии этот господин, очевидно, не играло уже для него никакой роли. Я привожу этот пример – один из многих, приходящих мне на память, – лишь для того, чтобы охарактеризовать пагубный для нашего народа недостаток национальной гордости, сознания и чувства долга.