Федор Волончук - По тылам врага

Но вдруг в тишине ночи ясно послышалась далекая мелодия русской «Калинки». Где-то, воспользовавшись паузой, бойцы или жители вышли из штольни на улицу подышать свежим воздухом, прихватив с собой чудом сохранившийся патефон. Пластинка, по-видимому, была всего одна, и едва песня заканчивалась, как пластинку пускали сначала. «Калинка, калинка, калинка моя. В саду ягода-малинка, малинка моя...» — неслось над притихшим городом. Веселый, задорный мотив, казалось, никак не вязался со всем происходящим вокруг. Но в то же время он служил убедительным свидетельством того, что, несмотря ни на какие испытания, город жил, его защитники не пали духом.

...Почти через двое суток наша подводная лодка пришла в Новороссийск. И после семи месяцев жизни в осажденном Севастополе, где передовая проходила фактически по каждой улице, было немного странно оказаться в городе, находящемся сравнительно далеко от фронта, видеть шумливые стайки беззаботно играющих ребятишек, мирно гуляющих по бульварам невооруженных людей... Нет, нет, все это было сейчас не для нас. Перед глазами каждого разведчика еще живо стоял Севастополь, и мы то по одному, то группами надоедали Коптелову вопросами, когда же, наконец, тронемся на Тамань, примемся за дело, ради которого нас сюда прислали. Батальонный комиссар, судя по всему, чувствовал себя не лучше, чем мы, и сам торопился как можно скорее выехать из Новороссийска к Керченскому проливу.

Через трое суток наша группа перебралась в Кабардинку. Началась подготовка прибывшего пополнения. Снова ночные и дневные переходы по горам и по лесам, [75] изучение оружия противника, обучение рукопашному бою с использованием приемов самбо и кое-чему другому, что могло пригодиться разведчику в его опасной работе, и наш отряд (теперь это был уже отряд) тронулся в путь вдоль берега моря, в Тамань. Здесь должна была находиться наша тыловая база.

Чтобы не привлекать к себе внимания, отряд расположился на окраине городка, в помещении бывшего магазина. Нас же, старшин, разместили в соседнем домике.

Пелагея Ивановна, хозяйка этого домика, маленькая хлопотливая старушка (мне довелось побывать у нее и после войны), проводившая на фронт единственного сына, встретила нас по-матерински заботливо. Затопила баньку и, пока мы с наслаждением хлестались вениками, то и дело подбрасывая на раскаленную каменку ковшики кипятка, забрала и выстирала наши портянки. Из своих скудных запасов она приготовила яичницу и, отговорившись тем, что сама она сыта, стояла в сторонке, теребя от волнения концы белого головного платка и приговаривала: «Кушайте, сыночки вы мои дорогие. Кушайте на здоровье...» При эхом глаза ее светились такой лаской, что на сердце становилось непередаваемо тепло и радостно.

Мы привязались к Пелагее Ивановне действительно как к родной матери. Чуть только у кого выпадало свободное время, он принимался либо поливать огород, либо чинить забор. Мы ходили за дровами, приносили траву для козы — единственного достояния нашей «мамы» и всегда удивлялись, когда же она спит. Во всяком случае, встав утром, кто-нибудь из нас непременно находил то починенную гимнастерку, то выстиранные портянки или носки.

Проснувшись как-то ночью, я увидел при тусклом свете коптилки, как Пелагея Ивановна сидит, склонившись, у раскинувшихся на соломе разведчиков, как бы охраняя их сон. О чем думала она в эти минуты — одна из миллионов русских матерей, которым война принесла столько горя?.. То ли о своем сыне, который, может, вот так же, утомленный боем, забылся чутким солдатским сном в какой-нибудь избе под Сталинградом... То ли о тех, кто тоже спал здесь недавно, а потом уехал куда-то и уже не вернется, и только такая же, как она, старая женщина-мать получит письмо с извещением, что ее сын [76] погиб смертью героя в боях за свободу и независимость своей Родины...

Но вот наступил час, когда наш отряд должен был приступить к выполнению поставленной перед ним задачи.

18 июня 1942 года была сформирована группа, которую возглавил сам батальонный комиссар Коптелов.

...Незадолго до этого две группы армейской разведки, одна за другой, высадились на Керченском полуострове, примерно в трех километрах западнее поселка Юраков-Кут, и пропали. Прошло уже более трех суток после высадки второй группы, а от разведчиков не поступило ни одного донесения. Нам было поручено попытаться найти эти группы или выяснить их судьбу.

Мы выехали на автомашине из Тамани в Темрюк утром, а примерно в двадцать один час три «морских охотника» — на двух шли наши разведчики, а третий катер в случае боя должен был оказать нам артиллерийскую поддержку — вышли в море, держа курс к занятому противником берегу.

Ночь была словно по заказу. Небо затянули плотные облака, ни луны, ни звезд. Море тихое, спокойное.

Я со своими четырьмя разведчиками находился на головном катере. Со всех сторон нас обступала непроглядная темень, и только две пенные полосы, отходящие в стороны от острого форштевня «морского охотника», говорили о том, что мы не стоим на месте с глухо рокочущими моторами, а идем вперед — туда, где враг.

Как только стрелки часов перевалили за полночь, с мостика передали, что мы подходим к месту высадки. Моторы заглохли. По штурманским расчетам, до берега оставалось всего триста пятьдесят — четыреста метров. Их мы должны были пройти на шлюпке.

Чутко вслушиваемся... С берега не доносится ни единого звука. Короткий сигнал синим фонариком на катер, на котором находился батальонный комиссар Коптелов. Оттуда такой же короткий ответ: разрешение начать высадку.

Садимся в шлюпку, вставляем в уключины обернутые тряпками весла. Два — три дружных, но таких тихих, что в море с весел не падает даже капля, гребка — и катер уходит в непроглядную тьму... Сейчас мы высадимся, [77] разведаем берег. И если никакой опасности нет, по нашему сигналу начнет высадку основная группа...

Через пятнадцать — двадцать минут, когда мы уже ясно услышали спокойный шум прибоя, берег, который еще недавно казался безжизненным, вдруг засветился сотнями огненных трасс. Зататакали автоматы и пулеметы. А вот и гулкие выстрелы минометов. По морю нервно забегали золотистые мечи прожекторов...

Засада!.. Гитлеровцы, видимо, слышали, как подошли наши катера, и притаились, чтобы ошеломить нас внезапностью, расстрелять в упор. Но у врагов не хватило выдержки довести свой коварный замысел до конца. Еще каких-нибудь десять минут, и мы, подойдя вплотную к берегу, начали бы высадку. Тогда нас уже ничто не спасло бы. А пока мы были еще в шлюпке и сразу же начали грести назад, к катерам. Но все равно плохо пришлось бы нам, если бы не батальонный комиссар Коптелов. Мгновенно оценив обстановку, он принял единственно правильное решение, и катер, набирая скорость, пошел к берегу. Ведя огонь из пушек и пулеметов и рискуя сесть на мель, «морской охотник», оставляя за кормой широкий шлейф дымовой завесы, прошел между нашей шлюпкой и берегом.