Борис Грибанов - Фолкнер

Единственное, на что она еще способна, — это на жалость. Вот рядом с ней оказался Джо Гиллиген, надежный и верный мужчина, душевно близкий ей, влюбленный в нее, вновь и вновь уговаривающий ее выйти за него замуж. А она не может любить и не хочет обманывать близкого ей человека, друга. Она понимает, что в жизни ее ждет трагическое одиночество, но изменить что-либо Маргарет Пауэре не может. В романе ей остается только совершить один благородный, но опять-таки бессмысленный поступок.

Маргарет Пауэре и Джо Гиллиген привозят Дональда Мэгона в его родной город. В описании Чарльстауна читатель узнает знакомые черты, эскизно мелькнувшие в зарисовке «Холм», черты, которые потом станут неотъемлемой принадлежностью города Джефферсона в округе Йокнапатофа.

"Чарльстаун, как и бесчисленные другие городишки на Юге, был когда-то построен вокруг столба, к которому привязывали лошадей и мулов. Сейчас посреди площади стояло здание суда — простое, строгое строение из кирпича, с шестнадцатью прекрасными ионическими колоннами, запятнанными многими поколениями жевателей табака. Дом был окружен старыми вязами, и под ними, на исцарапанных, изрезанных деревянных скамьях и креслах, отцы города — создатели солидных законов и солидные граждане, не боявшиеся никого, кроме господа бога и засухи, в черных галстуках шнурочком или выцветших, вычищенных серых куртках, при бронзовых медалях, давно утративших всякое значение, — дремали или строгали палочки, не притворяясь, что их ждет работа, а более молодые их сограждане, еще не столь почтенные, чтобы откровенно дремать на людях, играли в карты, жевали табак и беседовали… И над всеми стояло задумчивое апрельское утро, таившее в себе полдневный жар".

Фолкнер не раз подчеркивает монотонность жизни городка, где ничто не меняется уже на протяжении десятилетий, протянувшихся после Гражданской войны. "Монотонно ползли фургоны, запряженные длинноухими скотинками. Негры, сонно качаясь, важно сидели на козлах, а в фургоне восседали на стульях другие негры: языческий катафалк под вечерним солнцем. Неподвижные фигуры словно вырезаны в Египте десять тысяч лет назад. Медленно, как время, оседает на них пыль, поднятая движением колес".

И вот в эту тягучую монотонность существования врывается возвращение Дональда Мэгона. Его давно считали погибшим. Его отец, священник епископальной церкви, смирился со своим горем, время от времени он перебирает вещи сына, пересланные ему с фронта. Несмотря на свой священнический сан, старик Мэгон не ищет утешения в своей религии, он выработал за свою долгую жизнь наивную и трогательную философию. Он скептик, примиренный с мирам. "Чем старше я становлюсь, — говорил он, — тем больше убеждаюсь, что мы мало чему научаемся, проходя жизненный путь, и совсем ничего не знаем такого, что могло бы нам как-то помочь или принести нам особую пользу". Единственное утешение старика — его сад. "Вот эта роза, — сказал он. — Она мне — и сын и дочь, супруга моего сердца и хлеб мой насущный: моя правая рука и левая. Сколько раз я стоял подле нее по ночам, весной, когда слишком рано были сняты покровы, и жег газеты, чтобы она не замерзла".

Невеста Дональда Мэгона Сесили Сондерс вообще не горевала о гибели своего жениха. Ей даже нравилось ее нынешнее положение — невесты погибшего героя войны. Оно давало ей возможность принимать иногда при поклонниках горестный вид несостоявшейся вдовы и соответствующие задумчивые позы, выгодно оттенявшие ее отличную фигуру.

В образ Сесили Сондерс Фолкнер вложил немало сарказма и отвращения к тому поколению бездумных, пустых, бесполых девиц и молодых людей, которое выросло в Америке после первой мировой войны. На всем протяжении романа, когда Сесили оказывается вовлеченной по собственному недомыслию в ряд драматических ситуаций, в ее пустой головке не рождается ни одной серьезной мысли. Она воспринимает жизнь как легкомысленную игру в секс, ей нравится флиртовать с молодыми людьми, любая мало-мальски серьезная жизненная ситуация пугает ее, выводит из равновесия. Она создана, как пишет Фолкнер, "не для материнства, даже не для любви: только для глаза, только для созерцания". Сама Сесили думает: "А как это бывает, когда ребенок?", ненавидя тот неизбежный миг, когда это случится, когда нарушится ее бесполая стройность, когда ее тело исковеркает боль".

Когда Сесили узнает о том, что ее жених жив и вернулся в город, то прежде всего она думает о себе, о том, как она будет выглядеть в этой новой ситуации. "Вот я опять невеста, — с удовлетворением подумала она, заранее предвкушая, какое лицо будет у Джорджа, когда она ему это сообщит". Джордж — молодой человек, с которым она играет в любовь. Все ее переживания мелки и ничтожны, как она сама.

Но когда Сесили видит Дональда с его страшным шрамом через лицо, она этого не может выдержать и падает в обморок. Такое ей не под силу. И возникает парадоксальная для Сесили ситуация — ей импонирует быть невестой тяжело раненного героя войны, это придает пикантность ее отношениям с Джорджем Фарром. Однако, когда отец требует, думая не столько о Дональде, сколько о своей благопристойной репутации, чтобы Сесили навещала своего жениха, дочь оказывает яростное сопротивление — она не в состоянии находиться в присутствии больного, искалеченного человека.

Есть в городе человек, чей душевный покой рушится с приездом Дональда Мэгона. Это служанка его отца Эмми, для которой Дональд был единственной, незабываемой любовью. Простая девушка из бедной семьи ближе всех к природе, к естественности чувств. В свое время она, не задумываясь о последствиях, не надеясь на замужество, отдалась молодому Дональду. И главное воспоминание ее жизни — как он позвал ее в лунную ночь из дома, хотя она знала, что он обручен с Сесили Сондерс. Они купались той ночью в озере. "Я легла на землю. Лежу, ничего не вижу, только небо. Не знаю, сколько я так пролежала, только вдруг надо мной, на небе, — его голова. Смотрю, он опять весь мокрый, и лунный свет бежит по его мокрым плечам, по рукам, и он все смотрит на меня. Глаз я его не вижу, только чувствую, будто они меня трогают. Бывало, он на тебя посмотрит, и ты словно птицей становишься: вот-вот взлетишь высоко над землей… И боязно мне и не боязно. Будто все на свете умерло, только мы остались…"

И вот этот единственный возлюбленный, которого она давно оплакала в своем сердце, вернулся. Вернулся и не узнает ее, как не узнает, впрочем, и всех остальных — он слеп, он не помнит своего прошлого. В отличие от Сесили Эмми не пугает шрам Дональда — она без всяких слов становится рядом с Джо Гиллигеном и Маргарет Пауэре, ухаживает за Дональдом, кормит его с ложки, в глубине души она уверена, что если бы он женился на ней, то она бы его выходила, вынянчила.