Борис Григорьев - Королева Кристина

…А отвергнутый пфальцграф без дела слонялся по Стокгольму. Чтобы подсластить горькую пилюлю бывшему жениху, Кристина в январе 1648 года назначила его генералиссимусом и главнокомандующим шведской армией в Германии. Королеве было нелегко и тут преодолеть сопротивление канцлера, но она, в конце концов, добилась своего. Это тоже было неслыханное дело — отдать судьбу армии и всей войны, предоставить всю полноту власти и решений 25-летнему графу-иностранцу! Кристина успокоила и удивила всех своими аргументами: во-первых, Карл Густав своими делами в Германии вполне доказал пригодность к этой должности; во-вторых (и это было главное), она пообещала рано или поздно выйти за него замуж, причём не по любви, а сугубо по государственным соображениям, идя навстречу пожеланиям риксдага и Госсовета. Министры спорить с такими доводами не стали и вынуждены были с рекомендацией королевы согласиться.

Решающая беседа с женихом произошла в начале 1648 года в присутствии Ю. Маттиэ и графа Магнуса[32]. Кристина сказала, что дала обещание кузену в то время, когда была не в состоянии распоряжаться не только собой, но и крестьянским подворьем.

Теперь она даёт ему полную свободу. В то же время, добавила она, если уж ей и придётся выходить замуж, то всем кандидатам она непременно предпочтёт именно его. В любом случае она собирается назначить его своим наследником — так будет лучше для всех, в том числе и для страны.

Карл Густав ответил, что в таком случае для него всё теряет значение и он хочет удалиться из Швеции. Кристина, назвав это романтическими бреднями, сказала, что он упрямствует только из-за того, что сам не понимает своей пользы. Его намёк на то, что невеста, возможно, полюбила другого, королева отмела замечанием, что не обязана в этом ни перед кем отчитываться, и снова повторила: если риксдаг вынудит её к браку, то он станет её мужем.

С этим Карл Густав отправился на войну в Германию.

Были ли у Кристины другие женихи? Да, были. Бранденбург делал несколько «заходов» с предложением реализовать замысел покойного Густава II Адольфа женить курфюрста Фридриха Вильгельма на шведской королеве. Когда стало обсуждаться предложение о том, чтобы Фридрих Вильгельм оставил свою веру — кальвинизм и принял лютеранство, Кристина произнесла громкую фразу: «Мужчина, который предаёт своего Бога, никому не может внушать доверия»[33]. Свои предложения делали датский королевский двор, курфюрст Пфальцский, король Испании Филипп IV, принц Португалии, сын обезглавленного английского короля Карла I и короли Польши. Все эти попытки не имели успеха и пресекались Кристиной на самом раннем этапе. Для замужества нужно было иметь больше сердца, чем для войны, говорила она. Любовь и брак несовместимы. Она же, как известно, до брака опускаться не желала, ибо хотела подняться над недостатками своего пола на такую высоту, которой не достигала до неё ни одна женщина.

В июле 1646 года в Стокгольм прибыло русское посольство — теперь уже от царя Алексея Михайловича. Москва уведомляла о его восхождении на престол и желала подтвердить Столбовский мирный договор от 1617 года. Кристина, возможно, вспоминая свой первый опыт общения с русскими дипломатами, приняла послов сидя на троне в полном величии и великолепии. Вокруг трона стояли 90 лакеев, члены Государственного совета, представители дипломатического корпуса. Присутствовавший на аудиенции П. Шану вспоминал, что русский переводчик молол какую-то несуразную чепуху и никто из его перевода ничего не понял. Впрочем, русские в своих национальных одеждах, отороченных соболями, произвели на француза неизгладимое впечатление. Верительную грамоту, обёрнутую в чёрный креп, посол вручать канцлеру отказался и передал её непосредственно в руки Кристины.

Между тем ситуация во дворце продолжала накаляться.

Уже после брака Делагарди и Марии Ефросиньи Карл Густав по-прежнему жестоко ревновал зятя к Кристине. Королева, со своей стороны, восприняла эту ревность с обидой, доказывая жениху, что её чувства к графу чисты и невинны. Француз Шану порекомендовал ей оказывать больше знаков внимания пфальцграфу и воздерживаться от открытого проявления своих чувств по отношению к графу Кристина осознала, какие осложнения могла вызвать её не поддающаяся контролю страсть, но ничего с собой поделать не могла. Она стала нервной, раздражительной, разбитой и морально, и физически.

Охлаждение Кристины к Карлу Густаву и её привязанность к молодому Делагарди странным образом совпали с другим её бурным увлечением, доставившим современникам и потомкам богатую пищу для слухов, толков и самых чудовищных сплетен. Она воспылала новой страстью, и предметом её любви стала… аристократка Эбба Спарре[34], дочь лантмаршала Ларса Эрикссона Спарре. Эббу Спарре Кристина сделала своей фрейлиной, и как только та появилась при дворе, то сразу ослепила всех своей красотой. Эббу везде звали La Belle Comtesse[35], а слухи о красоте фрейлины достигли даже Парижа. Вполне резонно предположить, что Кристина, действуя, по-видимому, полуинстинктивно-полурасчётливо, переключилась на новый предмет, не менее достойный её королевских чувств, чтобы легче пережить крушение любви к кузену и неудачи с графом Магнусом Делагарди.

Связь Кристины с Эббой Спарре, согласно свидетельствам современников, продолжалась и в годы замужества последней[36]. Б. Уайтлок докладывал в Лондон: «Поговорив со мной, королева представила меня графине Делагарди, которую звали la belle comtesse, и предложила мне побеседовать с ней, её подругой по постели[37], чтобы убедиться, соответствовал ли её ум её красоте». После того как посол нашёл, что большого разрыва между красотой и речами графини не существует, «королева сняла с рук графини перчатки и дала одну мне, а другую, разорвав на четыре части, раздала другим…». На следующий день Уайтлок отослал графине целую дюжину английских перчаток, которые были в Стокгольме в большой моде.

Выражение «подруга по постели» могло, конечно, означать только одно — подругу по любовным играм, если, конечно, королева Кристина не использовала свою фрейлину как живую грелку. Но если вспомнить о спартанском воспитании королевы, позволявшем ей легко переносить жару и холод, то следует признать, что надобность в грелке вряд ли была для неё такой насущной.

Недостатка в историях, свидетельствующих в пользу «запретной связи», нет — главное, сама королева в письмах Эббе не скрывала своих чувств к ней. Правда, С. Стольпе считает многие из них грубыми подделками поздних авторов. Но сохранились оригиналы трёх писем Кристины Эббе, которые признаны подлинными и которые, по выражению писателя, «пышут жаром любви» (приводятся ниже).