Михаил Колесников - Миклухо-Маклай

Петербург. Улицы, сквозящие синим туманом. Знакомый гранит Невы. Те же сфинксы у Академии художеств. В Летнем саду клены тихо роняют листья. Осенняя холодная боль в сердце…

Секретарь Географического общества барон Остен-Сакен радушно встретил Миклухо-Маклая, всячески обласкал его.

— Я должен представить вас академику Бэру и директору зоологического музея Академии наук профессору Брандту, — сказал он.

И встреча с патриархом науки академиком Бэром состоялась. Бэр сидел в кресле, чуть наклонив седовласую голову. Глаза древнего старца глядели зорко, по-орлиному остро. Да и весь он, с плотно сжатыми бескровными губами, большим крючковатым носом, спутанной нормандской бородкой, густыми желтыми баками, напоминал некую сказочную птицу, молчаливо оберегающую клад. Последнее время он жил в своей родной Эстонии, а совсем недавно приехал по делам в Петербург. В начале этого года общественность отмечала его семидесятисемилетие.

Миклухо-Маклай чувствовал, как гулко бьется его сердце. Эта встреча была огромным чудом. Великий человек, труды которого не охватить рассудком, запросто разговаривает с ним! Бэр, открывший знаменитый закон Бэра, объясняющий асимметрию берегов рек, Бэр, открывший спинную струну, яйцо млекопитающих и человека, Бэр — основоположник эмбриологии и биолог-эволюционист, предшественник Дарвина, географ и путешественник, океанолог и основатель науки о рыбном хозяйстве, историк землеведения, первый ученый, посетивший Новую Землю, один из организаторов Русского Географического общества, и, наконец, Бэр — крупнейший антрополог, один из зачинателей антропологии в России, пионер в разработке программы и методики антропологических исследований…

Однажды в Лондоне Бэра спросили: «Вы Бэр, но который из Бэров: зоолог, географ или антрополог?» Бэр ответил: «Я только Бэр… и все вместе взятое…»

Только Бэр… Миклухо-Маклай понимал, что минуты свидания очень коротки (каждая минута для дряхлеющего Бэра — драгоценность), и сказал громко, так, чтобы академик его расслышал:

— Я хочу проверить вашу гипотезу о папуасах и альфурах! Я хочу на Новую Гвинею…

Бэр поманил его пальцем, а когда Миклухо-Маклай подошел, усадил его рядом с собой.

— Это мечта… Там никто не бывал… — проговорил Бэр ровным, немного скрипучим голосом. — Только Дюмон-Дюрвиль видел эту мечту издали. Вам нужно представиться старому Литке. А пока храните мечту в сердце, не раздражайте раньше времени чиновников. Да и наши ученые вряд ли поймут вас. Не папуасы и альфуры, а губки, только губки… Вот губками и займитесь.

И Миклухо-Маклай занялся губками. Это была коллекция северных губок, собранная самим Бэром на берегах Баренцева моря, академиком Миддеидор фом — на южном побережье Охотского моря, а также консерватором зоологического музея Вознесенским, который еще в 1840 году объехал огромную территорию — от Берингова пролива до Калифорнии на востоке, от Петропавловска-на-Камчатке до южных Курильских островов на западе северной части Тихого океана. Тридцать лет пролежала эта коллекция неразобранной! Стоило ли тратить столько усилий, собирая эти никому не нужные губки?…

«Губки нужны мне!» — сказал Миклухо-Маклай и принялся за работу. Именно, может быть, теперь впервые в жизни проявились его блестящие дипломатические способности. План, который он наметил, можно было по праву назвать «дипломатическим».

Прежде всего 23 сентября он сделал в Географическом обществе доклад о своей поездке на Красное море. Свое сообщение он начал замечанием, что чем далее подвигается наука и чем более упрощаются ее выводы, тем сложнее становятся способы, ведущие к достижению этих выводов.

Он говорил о Канарских островах, о Марокко, о знойной Аравии, о Египте и Судане, о Суэце и Суэцком канале. Он рисовал красочные картины, возбуждая воображение слушателей. Он говорил о нравах и обычаях племен, о коралловых рифах и пальмах, о религии и о влиянии внешней среды на человека.

И никто из присутствовавших в квартире общества даже не заметил, что путешественник не сказал о главном: какой же все-таки вид морских животных изучал он во время этой «зоологической экскурсии»? Так все были увлечены его рассказом.

Председатель Географического общества великий князь Константин Николаевич, председатель отделения физической географии Петр Петрович Семенов (Тян-Шанский), барон Остен-Сакен, академик Брандт, молодой, но уже начинающий лысеть князь Петр Кропоткин, прославленный путешественник и создатель теории о ледниковом периоде в истории Земли… Какое высокое собрание!

Но тихая, едва внятная речь Миклухо-Маклая покорила их всех. Они признали в нем «своего». Как жаль, что не присутствовал вице-президент общества престарелый граф Литке!

Первым после доклада к Миклухо-Маклаю подошел Петр Кропоткин. Князь не лишен был экстравагантности. Он заговорщически подмигнул Маклаю и сказал:

— За каким дьяволом вас носило в Аравию? Чтобы собрать несколько ящиков губок, которые будут столетиями валяться в подвалах у Брандта? Да вы и о губках-то ничего вразумительного не сказали. Как поживает старина Северцов? Это великий и оригинальный ученый. Вся беда в том, что он не обладает даром письменно излагать свои мысли в красивой форме. Не любит он писать. А без этого в наше время наука говорит — джок!

— Меня интересуют люди, только люди… — просто ответил Маклай. — Я хотел бы побывать у папуасов и альфуров.

— Люди — самое интересное, — согласился Кропоткин. — Я. видел их и в Сибири и в Маньчжурии.

Меня тоже в некотором роде интересуют люди, — добавил он многозначительно. — А проявлять интерес к жизни людей в наше славное время не совсем безопасно. Это ахиллесова пята… Будьте осмотрительны, Маклай. Вы сегодня слишком уж разоткровенничались. Не думаю, что великому князю пришлись по душе ваши слова о колонизаторах и обездоленных. Я-то хорошо знаю великих князей и царей… Я слышал, вам хотят предложить занять кафедру. Это большая честь для молодого ученого…

Безыскусственность Кропоткина подкупала. Разве мог подозревать Миклухо-Маклай, что он только что разговаривал с человеком, «до отказа начиненным динамитом»? Это о Кропоткине скажут впоследствии: «Он вел жизнь аристократа и работника; он был камер-пажом императора и был очень бедным писателем. Он был студентом, офицером, ученым, исследователем неизвестных стран, администратором и революционером. В изгнании ему приходилось часто жить, как русскому крестьянину, чаем и хлебом; за ним шпионили и его пытались убить, как русского императора…» Кропоткина ждут Петропавловская крепость, жизнь на чужбине, великие открытия в науке и роковые ошибки в области политической.