Сергей Зинин - Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской

Вспомнились строки из сонета И. Северянина, написанные в 1908 году:

И понял я, что нет мне больше в жизни счастья.

Любви возврата нет.

16 июля 1922 г. не выдержала, позвонила по телефону в школу-студию Дункан. Спросила, скоро ли вернется Айседора Дункан. «Через год, — ответили ей, — сейчас в Бельгии, детей на год везут за границу». Значит, и Есенин пробудет там этот срок.

Вечером записала в дневнике: «А год — иногда длиннее жизни. Как же ждать, когда внутри такая страшная засуха? Что же делать? Надо идти в школу авиации, это единственное, что может заполнить жизнь, иначе велик соблазн и мало сил для борьбы с ним; и в школу нельзя — не выдержу физически. Но что же, куда же, зачем — ничего не знаю. Страшно, очень страшно. Очень!»

Галина стала считать дни, прожитые без Есенина. 21 июня 1922 г. в письме Ане Назаровой, уехавшей 20 июня в отпуск в родную Дмитровскую Гору, не забывает подчеркнуть: «А сегодня ровно 6 недель, как уехал Л.». Под литерой «Л» она зашифровала и «Есенин» и «Любовь». Процитировала в письме строки из IV главы есенинского «Пугачева»: «Человек в этом мире — не бревенчатый дом, Не всегда перестроишь заново», которые тут же пояснила подруге: «Вот, Анечка, какая я глупая — все время смотрю в этот выгоревший дом и думаю о том, что его не перестроишь заново. И так страшно, страшно. Знаешь, жизни страшно. Ведь в ней все так дорого стоит, берется большой ценой, а я сейчас — банкрот (и растратила все в один год!). Ну, ладно, больше хныкать не буду. (Скорее бы Л. возвращалась только!)». В письме 27 июня 1922 г. пожелала себе и подруге: «Хочется мне, чтобы мы наперекор всему и всем задор и резвость прежнюю вернули, и именно — я и ты».

Письмо подруге Бениславская писала из подмосковного санатория Покровское-Стрешнево. Она заболела неврастенией в острой форме и проходила лечение в санатории. Не любила сообщать подробно о своем лечении. Даже Ане исповедовалась иносказательно: «Я какая-то немая теперь стала, вот и слышу, и вижу хорошо, а язык не ворочается, прирос. И это несмотря на то, что я себя куда лучше чувствую последние две недели».

Санаторий находился среди подмосковных лесов. Бениславская часто совершала прогулки на природу. «А недавно я сидела над оврагом, — писала она А. Назаровой, — читала, а напротив стоит рябина, молоденькая, да нарядная, радостная такая, стоит и веточками как пальцами перебирает. Я ей улыбнулась, не стерпела». Рассказала подруге и о том, что однажды принимала участие в уборке созревшей ржи. Работала легко и споро, даже самой было приятно сознавать, что не относится к городским белоручкам. Трудилась же на частном поле, что ее не удовлетворяло. «Но жала только один раз — что-то не очень хочется на этих подмосковных хозяйчиков-спекулянтов энергию зря тратить. Поэтому на следующий день, несмотря на усиленные приглашения накануне, я взяла книгу и не пошла на жатву!».

Читала Галина много. Перечитала первый номер журнала «Красная новь», в котором ей не понравилась «гнусная» статья С. Боброва «Символист Блок». «Вот ведь, что ни напишет, — сообщала Ане, — так и прет шипенье какой-то гадины пресмыкающейся (ты прости, что ругаюсь с такой злостью — не я, Бобров виноват). Вот его статью даже пересказать трудно».

Здравница находилась недалеко от города, можно было на велосипеде приезжать домой на воскресные дни. В один из таких приездов в Москву Галя прочитала напечатанную в майском номере берлинского журнала «Новая русская книга» написанную С. Есениным «Автобиографию». Без восторженных эмоций она писала об этом Ане Назаровой: «Написана смешным детски-официальным языком (классное сочинение на тему «Что вы лучше всего помните из своей жизни?»). Нового почти ничего. Но все же прочесть было интересно».

Удовольствие получала от чтения стихов. Приобрела изданный весной 1921 г. сборник стихов любимой поэтессы А. Ахматовой «Подорожник», из которого наизусть выучила стихотворения «А ты теперь тяжелый и унылый…» и «А ты думал — я тоже такая…».

Последние дни в санатории казались Галине утомительными. Они ей запомнились надолго. «…Я очень скучала там, — рассказывала Галина подругам, — не могла даже использовать окружающее: в лес не ходила, сидела часто в комнате и слушала жужжание аэропланов».

Роман с Сергеем Покровским

С 7 августа 1922 года Галина Бениславская приступила к работе помощником секретаря в редакции газеты «Беднота». «Я ведь уже в Москве, и уже в «Бедноте», — писала А. Назаровой. Постепенно втянулась в обычные трудовые будни. «К «Бедноте» я уже привыкла, — через несколько дней сообщила она Ане, — скорее и легче, чем к санаторию. Работы немного, не трудно. Первые дни в связи с процессом социалистов-революционеров было больше».

Работа отвлекала от навязчивых мыслей. О настроении писала подруге: «Чувствую себя поскольку можно хорошо, ничего, главное, не хочется, ни к чему не стремлюсь и ни о чем не тоскую. Не хочется ни хорошего, ни… плохого («мат в три хода»). А это большое богатство сейчас для меня — это уже начало спокойствия, такого, конечно, внешнего, не физического, но почти житейского».

Внешне никто не мог заметить ее плохого настроения, всех убеждала, что лечение в санатории пошло на пользу. А если заглянуть в ее душу? Здесь было не так благополучно. «Внутренне мне может дать только Л. (Л. или Л. — обе ведь Л.), — откровенничала с Назаровой. — Во всяком случае, я бы формулировала так: «Я еще не хочу ходить. Но уже могу (ноги начали действовать — паралич проходит)» (…) Сегодня первый вечер (я с 7 авг.) не болит голова совсем. Так что я первая из наших рядов свалилась, но первая и встаю, правда, подбитая со всех сторон. А иногда, как протест против окружающего, и всего, всего хочется всем говорить, что все решительно хорошо, хорошо, хорошо».

Из трудового отпуска возвратилась Яна Козловская. В середине августа пришло письмо от Назаровой, в нем Аня писала о своих душевных нарывах. Это была весточка, которую Бениславская долго ждала, но которая не очень обрадовала. Тут же стала успокаивать подругу. «Аничка, милая, в этом трудно советы давать, — писала Галина, — но все же постарайся одно сделать — смотреть на все с (выражаясь грубо) «наплевательской точки зрения» — оттого, что ты будешь иначе относиться, лучше и легче не будет, а для тебя это самое плохое — разрушишь себя так, как я. Ты ведь видела, как легко все растерять и как трудно набирать опять. Очень трудно».

Невозможно было давать советы подруге, если со своими душевными болячками не можешь совладать, если впереди не просматривается ни один огонек надежды. 30 августа 1922 г. Г. Бениславская пишет подруге: «Аня, моя милая. Если бы ты знала, как это мучительно, то, что сейчас со мной творится. И главное — все мучения во мне, и от меня зависят. Знаешь, говорят, что если твердо верить, то можно ходить по водам, но стоит чуть усомниться и все пропало. Я раньше твердо верила, что сделаю все, что найду нужным сделать. Теперь этой веры нет. Что нужно сделать — не знаю, потому что не верю в выполнение, а что делаю, делаю плохо, потому — что знаю: это не то, что нужно. Ну когда увижу — объясню». Требовался выход из затянувшегося душевного кризиса. И он был найден.