Александр Прищепенко - ШЕЛЕСТ ГРАНАТЫ

Холодно прозвучал голос Павлова: «Какие курсы были профильными на вашем факультете?» Услышав в ответе слова «изотопы», «нейтроны», «ядерные излучения», Павлов оживился и задал несколько вопросов, причем ему нельзя было отказать в компетентности – он коротко и точно дополнял сказанное. Было видно, что ответы удовлетворяют его, возможно – вызывают воспоминания, о том, как он сам рассказывал о сборках, отражателях, изотопах, да не кому-нибудь, а Берии и как-то, похолодев от ужаса, услышал слова всесильного наркома: «Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту…» (об этом эпизоде упоминает А. Д. Сахаров). Берия руководил и атомным проектом и от того, правильным ли оказывалось решение Павлова, зависела не оценка дипломной работы, а – встретит ли он ближайшее будущее на свободе и будет ли жив вообще. Лицо Павлова подобрело и все стало напоминать беседу двух приятелей. Ученый секретарь, улучив паузу, напомнил, что к защите готовы и другие дипломники. Павлов встал, подошел, крепко пожал руку, хлопнул по плечу и сказал: «Молодец! Отлично!». Потом, при случайных встреча в институте, Павлов улыбался и Дружелюбно кивал.

Любой человек вряд ли заслуживает, чтобы его портрет писали только черной краской. Видимо, того же мнения о Павлове придерживался и А.Д. Сахаров:

«Последний раз я видел Павлова на открытии памятника Курчатову в 1971 году. В это время он был директором небольшого завода МСМ 19* (правда, весьма важного по характеру продукции). Павлов подошел ко мне, сказал:

– Желаю вам успеха во всех ваших делах (он прекрасно знал, что за дела у меня были в это время – не бомбы)».

Через некоторое время было получено удостоверение «ударника коммунистического труда» – ничего не значащая бумажка – но автограф Павлова зелеными чернилами (такими он расписывался и на служебных документах) напоминал о заседании экзаменационной комиссии (рис. 2.12). Такой же автограф был и на моем дипломе.

После защиты дипломной работы всех выпускников МИФИ перевели на должности инженеров (преддипломную практику мы проходили в качестве техников) в том же НИИАА.

Генератор нейтронов (рис. 2.13) с «моей» схемой поджига, был «доведен» много позже, в 1974 году, уже без моего участия. Исследования же по созданию датчика приземного срабатывания и системы запуска миниатюрного реактора продолжения не имели. Вполне возможно, что и начальство также понимало изъяны этих концепций, но считало важным поддерживать высокий уровень работоспособности и компетенции сотрудников института, потому что атмосфера в НИИАА располагала к застою. Зарплаты там были сравнительно высокими (даже еще не прошедшие защиту дипломники получали примерно в полтора раза больше, чем зрелые инженеры в других организациях), в зависимости от стажа работы в институте полагались надбавки. По западным меркам, зарплата новоиспеченного инженера была, конечно, ничтожной – чуть более $400 по официальному курсу.

19* На самом деле – НИИ авиационной автоматики, позднее – ВНИИА

Рис. 2.12. Удостоверение «ударника коммунистического труда» с подписью Н. Павлова

Рис. 2.13. Нейтронный генератор ТГИ-97, со схемой поджига нейтронной трубки на насыщающемся дросселе

Некоторые молодые специалисты в этой ситуации считали для себя достаточным нажимать изо дня в день клавиши пересчетных приборов, ничем не интересуясь и полагаясь на автоматический рост своего благосостояния со временем. Этот рост был одним из приемов, которыми руководство старалось предотвратить увольнение.

Обычно расположенные к научной работе становились в НИИАА узкими специалистами. Такой специалист мог в течение всей своей карьеры разрабатывать те же схемы поджига, состоящие из четырех элементов, собирал максимум информации о магнитных материалах сердечников, свойствах и надежности резисторов, дросселей и прочем. Открыв тетрадь, он мог дать справку об огромном числе опытов с самыми различными вариантами таких схем. Это вызывало уважение, но я не чувствовал, что такая деятельность может устроить меня.

Дисциплина в институтах Средмаша была строгая: начальство контролировало приход и уход с рабочего места в обеденный перерыв с точностью до секунд. Одному из сотрудников, в ответ на претензию за якобы необоснованное снятие квартальной премии начальник ответил: «Мы с тобой столкнулись в дверях, потом я прошел по коридору и только тогда по радио прозвучал сигнал точного времени». Тем более принципиальными были сражения в домино в течение остававшегося от обеденного перерыва времени: велась таблица результатов, создавались и распадались коалиции игроков, среди которых были свои фавориты и парии. Одним из принадлежавших к последней категории был явно неуравновешенный сотрудник, носивший кликуху «Припадочный» (здесь и далее следует иметь в виду примечание на стр. 254). К тому же его недолюбливали, не без оснований подозревая в стукачестве.

Существовали две школы игры: «белая» и «черная». В «белой» было принято деликатно переспрашивать противника, пропускающего ход: «Не зябко ли вам, в жопе-то?», а к партнеру относиться и вовсе ласково, задушевно («Как же ты ходишь, деревенька моя, неумытая, сраная?») В «черной» считалось в порядке вещей довести до игрока мнение (как это и было однажды в случае с тем же Припадочным, сделавшим неудачную «рыбу»), что его жену, связавшую жизнь е таким «говнозабойщиком», надо судить за скотоложество…

…Матч начался с того, что Припадочный стал издевательски комментировать ходы, которые делал другой игрок; при этом всем стало ясно, какие фишки есть у того на руках. Отношения между этими спортсменами и до того не были сердечными, а тут на раздавшийся мат можно стало вешать топор. Комментарии Припадочного сыграли Роковую роль и вылезший из-за стола мрачно предрек: «Ну, обожди, тунгус! Испердишься ты щас на расписном хую!». Зрители на стадионе с интересом стали ждать авансированного. Севший за стол Припадочный старался прятать свои фишки, но тщетно – он пропустил ход под звуки радостного напутствия того, кто недавно покинул поле: «Так его, родименького, срите ему в сто жоп!» Позорный проигрыш был недалек, но неожиданно Припадочный (человечек довольно хилого телосложения), бросив костяшки, вскочил и руками вцепился в горло обидчика. Душили друг друга стоя, слышались хрипы. Танцуя danse macabre 20* , запнулись о станок для намотки импульсных трансформаторов и повалились на него, поломав находившееся там изделие; хватку никто ослабил. Столь нестандартное развитие ситуации блокировало реакцию остальных: все ошалело переглядывались, обмениваясь тривиальными репликами: «Ну, ни хера себе…»