Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931

Вся книга в 30 листов, конечно, роскошь для нынешнего скудно-бумажного времени, но если умело написать жизнь Энгельгардта и к этой биографии выбрать листов 5–10 из «Писем», эта книжка могла сыграть огромную роль и в уяснении производственного краеведения, и как блестящий пример литературных писем для <1 нрзб.> и, главное, в формировании того умного и ровного курса, который так необходим, как гарантия от разных левых загибов и всяких уклонов.

До газеты

Мне бы хотелось рассказать здесь по-энгельгардтовски просто и правдиво несколько эпизодов из жизни современной деревни. Я очень боюсь, что эти рассказы поймут <зачеркнуто> как насмешку над коллективизацией и сделают неверный вывод относительно <1 нрзб.> самого автора. Нет! я на это скажу: хорошо писать Вам, живущим там, где все-таки благоприятная коллективизация. Но вот я живу не только в ремесленном краю, где массы людей лепят и режут игрушки, шьют башмаки, сапоги, пиджаки, валяют валенки и т. д. Полвека или более этими ремеслами до революции жили в большом городе, а бабы занимались земледелием. После революции все эти ремесленники свалились из города в свои деревни <1 нрзб.> и тоже с бабами стали заниматься земледелием. Попробуйте их коллективизировать! Ведь есть целые деревни <1 нрзб.>, есть деревни скорняков, которые в прежнее время специализировались на каракуле, соболе и бобрах. <1 строка нрзб.> и вот нате, — безработным <2 нрзб.> с работой на бабьем наделе и вот еще новость: "перегоняют в коллектив!" Что же, неужели мне, живущему в невозможных условиях <2 строки нрзб.> «после газеты»… Да, это верно, так и говорилось о времени до статьи «Головокружение», «до газеты» и после нее — «после газеты».

Вот рассказывала мне Мария, к имени которой всегда прибавляют «Ого-го». Эта Мария «О-го-го» так и начала свой длинный рассказ: «Было это еще до газеты». А это в ее представлении, значит, время мрачное, мужик ходил, понуря голову, и даже кто отродясь «вина в рот не брал» — запил. Среди «уговорщиков» (ударные бригады) в то время стали появляться какие-то необыкновенные люди, слухом о них наполнился весь край. Так вот однажды приехали девять человек уговаривать и три дня жили, и каждый день мужиков уговаривали и почти уж и уговорили. Как случилось, один из ударников вышел до ветру и только там, в темноте сказал мужику: «Стойте на своем до последнего, нас не слушайте, мы не помним, что говорим». Конечно, после того мужики слушать не стали. А то вот было, — рассказывала Мария-О-го-го…

После газеты.

Весной света снег блестит так ослепительно, а к вечеру тени ложатся такие длинные на снегу и… И от рябины обломанной… ложится тень длинная <1 нрзб.> бедняки, а в сторону обсохшей избы Марьи-О-го-го! веревка, и на этой веревке висит тряпье, дающее от себя тоже длинную голубую тень. По месяцу тут висело белье, и это тряпье-белье Марьи… что и брать не стоит. Так оно и висит, бросая на снегу длинную тень. Ребятишек у Марьи полна изба, а мужа ее — <1 нрзб.>, лошадь все как-то хромает, корова, стены ветер продувает, но соломой обложили и ничего, и вообще Марья ничего, молодец-баба и в бедняки себя ставить никак не желает. «До газеты» эта Марья организовала почти всех баб, что если когда приедут… «сгонять в колхоз» — часть мужиков — в лес, а самим бабам выходить на сходку и с детьми…

С… этого часу жизнь как смерть.

17 Апреля. Страстная. После ночного дождя озимь вдруг позеленела, и некоторые мужики выехали пахать. По пути в Переславище видел у ручья журавля, окруженного лентами воды из талого снега. После Зимняка на песках снег совершенно исчез.

Извозчик Улитин, злейший враг «их». Много врагов и не подавленных, как в интеллигенции. Вообще в столице мало учитывают победу мужика. У каждого человека, старого и малого, на устах легенда о красной армии с Ворошиловым.

Страшнейшая чистка «головотяпов» (наган на стол и мужикам: «Колхоз или Нарым»).

Роль женщин в колхозное время. «Хотя и равноправие, но все-таки бабу считают как бы глупенькой, с нее не взыскивают, если она скажет лишнее и она все говорит. А мужик прятался за бабу. Он тоже все понимает и не глупей ее, да вот с него спрашивается, он отвечает, а баба как бы глупенькая, ей все можно».

Поняли победу свою, как временную. Данило сказал:

— Телку я оставил теперь на два <1 нрзб.>: коли не так, нож в горло и кончено,

В Ведомше было 500 овец, теперь осталось 40 (посолили).

Странная зима. Время шло, а как шло, мы не знали.

18 Апреля, — в Переславище — 19-го выехал назад и вечером под Пасху был дома. К сожалению, было ветрено и охотничьих впечатлений мало, разве только этот черносотенец Марконетт (Александр Гаврилович) с глухарями…

Деревенское настроение. В городах все теперь в большой тревоге: как будто некто сжал в ладонь свою весь русский народ и собирается швырнуть его, чтобы этой бомбой поджечь международный пожар. Все затихло перед катастрофой неминучей. А в деревне мужики этим нисколько не беспокоятся, они рады-радехоньки, что их коровы из колхозов вернулись домой.

— Был колхоз?

— Был и развалился.

— Корова вернулась?

— И корову вернули, и лошадь. Спасибо Римскому папе.

Нет никого, даже маленькие дети знают, что Римский папа помог. Наряду с этим все уверенно говорят и о Красной армии. (Ворошилов).

Чистка руководителей колхозоустройства. Некий Сыроешкин после чистки был арестован, и бабы плевали ему в лицо.

Мужики больше всего волнуются, что в делах хозяйства им указывают ничего не понимающие мальчишки. Молодостью, невежеством при коротенькой политической натаске объясняется возникновение такого множества негодяев среди партийцев, строителей колхозов («в два счета на ять»).

20 Апреля. (Пасха). Солнечный тихий день, так тепло, что в одной рубашке — самый костюм. Как говорят, со вчерашнего дня, а сам видел сегодня: лягушки начали скакать. Черемуха навострила тонкие зеленые почки. Ольха доцветает. Начинает осина. Видел желтые цветочки.

Сап.

Эпоха диктатуры страшно понизила нравственное сознание масс и, по-моему, главным образом через мальчишек, которых в месячный срок учат на курсах «в два счета на ять» классовой борьбе. Их бы таких надо было на фронт и они бы героями были, а они упражняются в геройстве на беззащитных гражданах под видом войны с кулаками. Так через них и сами граждане мало-помалу затемняются в своем нравственном сознании. Вот моя хозяйка в Перславище Домна Ивановна какая хорошая, трудолюбивая женщина и вот как удивила она меня, как задела, как расстроила. Правда, ничто так не расстраивает, как это понижение сознания. Конечно, Д. И. ненавидела большевиков с самого начала революции, а нынешней зимой дать бы ей в руки нож и позвать помогать бить (сказать, напр.: «большевиков бьют, иди помогай!»), то она бы и помогла. А когда ее Сережа пошел в комсомольцы, — ничего, хоть бы что, вероятно, так понимала: «к Сереже не пристанет, а нам на пользу». Теперь девочка ее Дуня, ученица школы шитья, тоже стала комсомолкой, так вот об этом Домна Ивановна даже с радостью мне сказала с похвальбой: «а Дуня у меня косомолка!» В этот раз разговорились мы о конском мясе, что вот мужики правильно же едят конскую колбасу, «тпру, тпру, а едят!» хоть бы что! Домна Ивановна при этом рассказала, что сапом от конины можно заразиться, что в Кимрах так было — 40 человек заразились.