Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова
— А что такое поэт?
— Не что, а кто. Это такой талантливый человек, который пишет стихи. Вот видишь, под рисунком стишок напечатан? «Дождик, дождь — впустую льёшь, я не выйду без галош. С помощью резинотреста мне везде сухое место». А ты знаешь какие-нибудь стихи?
— Знаю. Мы во дворе всегда кричим стихи.
— Кричите? Это же какие?
И я закричала:
— На златом крыльце сидели
Царь-царевич, король-королевич,
Сапожник, портной.
Кто ты будешь такой?
— Это не стихи, Светочка. Это считалки. Они тоже сочиняются в рифму. Как-нибудь я почитаю тебе настоящие стихи. Прежде всего, Пушкина. Слыхала о Пушкине?
— Ага, Бабуня говорила, что он, этот Пушкин, всегда стоит у нас на Приморском бульваре. Только я с ним незнакома.
— Ну, так я тебя как-нибудь с ним познакомлю, — засмеялась Лидия Аксентьевна.
— Он шо, здесь живёт, в Кировограде? — удивилась я.
— Он, Светочка, давным-давно умер. Но при жизни бывал тут.
— А как же мы с ним познакомимся, раз он умер?
— Я познакомлю тебя с его стихами, с его сказками, с его поэмами. Это даже больше, чем знать человека лично.
— Лида Акс… Аксе…
— Можешь называть меня тётя Лида. Это студенты должны обращаться ко мне по отчеству. А мы с тобой соседки, знакомы уже целый месяц, так что давай попроще. Лады?
Я пила сладкий ароматный чай с пряниками. Несмотря на поздний вечер в комнате было светло и уютно. Пахло мятой и ромашкой. Бабуня тоже заваривала такой чай. Тётя Лида говорила со мной, как будто я уже совсем взрослый человек.
Утром проснулась в своей кровати и первым долгом посмотрела в угол, где жил паук. Угол был пуст, ни паутины, ни паука. Мама жарила картошку на буржуйке. Почувствовав, что я проснулась, бросилась ко мне, прижала к своей груди, расцеловала, потом взяла мою мордочку в ладони и ласково посмотрела мне в глаза.
— Ветунечка, родненькая моя курнопелечка, прости свою мамку, дурёху несчастную. Я никогда больше не оставлю тебя одну в темноте. Буду каждый вечер брать тебя с собой на работу в театр, на репетицию. А паутину я выбросила во двор. Обмотала веник тряпкой и сняла с потолка. Нет больше паука, нет, ты понимаешь, нет! И запирать на ключ не буду. Ведь ты уже взрослая, моя донечка маленькая. Ну, скажи, что ты меня прощаешь! Прощаешь, да? — её красивое лицо сморщилось и покраснело.
— А ты уезжаешь что ли? Прощаются, когда уезжают надолго.
— Нет, нет. Куда ж я от тебя уеду? Прощать, значит больше не обижаться. Скажи, что ты на меня не обижаешься.
Я молчала. Думала, глядя на маму. И вроде совсем не обижалась на неё. Но, наверное, обида всё же пряталась во мне, где-то глубоко-глубоко, а мама своим взглядом взяла и вытащила из меня эту затаённую обиду. Облегчённо вздохнув, я нашла её мизинец, зацепила своим мизинцем и торжественно произнесла:
— Мири, мири навсегда, кто поссорится — свинья! А ещё я знаю стих! Дождик, дождь! Впустую льёшь, я не выйду без галош! С помощью резинки треска мне везде сухое место!
— Значит, когда трещат резинки, то получается сухое место? — засмеялась мама.
— Ну, наверно. Так сочинил поэт. Он нарисовал дождик и смешного дядю. У дяди ноги-деревяшки, засунутые в блестящие галоши. Ноги у него трещат, а галоши резиновые. Он бежит по лужам и смеётся. Ты не знаешь, это у тёти Лиды в книжке, она сама мне прочитала.
— А-а, теперь понятно. Ветуня, у тебя, оказывается, хорошая память, — мама как-то по-новому посмотрела на меня. — Значит, будем учить стихи и читать сказки. Только я думаю, что там написано не "резинки треска", а "Резино-трес-та". Это такой завод, который делает галоши. А сейчас давай быстренько умоемся, позавтракаем и на работу.
— В театр? Я боюсь, там жутко и пьяный Жорж.
— Ну что ты, Веточка, там сейчас всё по-другому. Светло, чисто, много людей и Жорж совершенно трезвый.
— Он мне уже не папа?
— Запомни, Ветуня, он всегда будет твоим папой. Только мы с ним жить не будем. Если он подойдёт к тебе, заговорит с тобой, можешь с ним общаться. Я тебе разрешаю. Конечно, если захочешь.
ТЕАТР
И началась другая жизнь. Мама завязала на моей макушке розовый атласный бант, надела на меня синий сарафан с крылышками и новые сандалики, которые застёгивались на блестящие пуговички. Сказала, что я теперь похожа на красивую девочку, а была пацан-пацаном. По дороге в театр она предупредила меня, что нужно вести себя культурно, не разговаривать во время репетиции, не бегать по театру и не ковырять в носу
Когда мы подошли к театру, я очень заволновалась. Сердце билось так сильно и громко, вот-вот выскочит из груди и разорвётся на мелкие кусочки. Я изо всех сил стиснула мамину руку и попятилась назад.
— Ну не волнуйся, Ветуня, там тебя никто не укусит. Пошли, а то я опоздаю, — и мама подтолкнула меня к двери проходной.
Проходная театра теперь выглядела совсем не так как в ту ночь, когда мы приехали на телеге. Сторожа в тулупе не было, а на месте его топчана стоял длинный стол. За столом сидела женщина в красивом зелёном платье. И причёска — просто загляденье!
— Доброе утро, — приветливо сказала она, — Лидочка, так это и есть ваша дочурка? Какая прелесть! Как же тебя зовут, лапочка?
Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, опустила глаза и не могла произнести своё имя.
— Не стесняйся, отвечай, когда тебя спрашивают, — опять подтолкнула меня мама.
— Света, — едва слышно произнесла я, потом подняла голову и, глядя тёте в глаза, громко выкрикнула, — А Бабуня называет меня Ветуня!
— Ишь ты, как декламирует! Будет артисткой, это точно, — рассмеялась тётя, — А меня зовут Лизавета, будем знакомы.
— Ага, будем, — ответила я и улыбнулась своей новой знакомой, она мне понравилась.
— Лидочка, если хотите, пусть Светочка останется со мной.
— Спасибо, Лизавета, может потом,
