Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

— Эх, ребята, знаете, о чем я думаю? — спрашивает Коля Кисляков. Это его голова, оказывается, пристроилась на моем животе. — Собраться бы нам всем вместе вот так лет через двадцать!

Николай Кисляков, ладно скроенный, черноволосый и темноглазый паренек, отличный штурман, неисчерпаемый кладезь анекдотов и ходячий справочник по любым вопросам. Он на память может прочесть длиннющую поэму Пушкина, может «выдать» любую формулу — от бинома Ньютона до площади захвата объектива любого фотоаппарата, может мгновенно рассчитать траекторию полета снаряда. Но при всем практическом складе ума Коля неисправимый мечтатель.

— Представьте, собрались мы все через двадцать лет. Борис уже генерал. Командующий военным округом, и не меньше. А вот Костя ушел из авиации. Работает в Москве. Знаменитый хирург.

— А Коля, простите, Николай Александрович Кисляков, — подхватывает Иван Шамаев, — к этому времени стал знаменитым поэтом!

— Пушкин? — спрашиваю я, вступая в эту игру.

— Куда там! Бери выше! Во всех учебниках только одна фамилия, только одно имя — народный поэт Кисляков!

— Издеваешься, Иван? Но и ты неравнодушен к поэзии. Не ты ли сочинил: «Мой ПО-2 в тумане «бреет», выхлоп гаснет на лету».

— Пустяк! Пародия! — перебивает Иван. — А вот хотите послушать?..

— Валяй!

И Иван «валяет». Дымят и светятся в темноте огоньки наших цигарок. Шумно вздыхает Борис, затаилась на моем животе беспокойная голова Николая.

…Чаще, чем именины,Тризны мы стали справлять.Фашистские рвутся мины…Вот взорвалась опять!Не где-то,А близко, рядом.Нежданно. Коварно,Вдруг…И на войне снарядомВырван из жизни друг…[7]

— Пессимист! Эти бы стихи да Шмакову. «Упадническое настроение у сержанта Шамаева! А не паникер ли наш Шамаев? От паники до предательства — один шаг! Так и запишем: сержант Шамаев вступил на путь прямого предательства, потому как сочиняет стихи».

— Брось, Коля! — Это голос Сергея Краснолобова. Он самый рассудительный из всех нас. Он наш комсомольский секретарь, и мы его очень уважаем. — Брось. Послушаешь тебя, и можно подумать, что солдату не нужна поэзия, не нужна мечта. Нужно. Все нужно и на войне… Но без уныния.

— Так я не про то, Серега. На войне и песня нужна, и радость. А вот что у некоторых не только глаза, а даже мысли в черный цвет окрашены, это уж точно!

— А у тебя в какой цвет глаза окрашены? — неожиданно вступает в разговор Борис. — В розовенький? Стихи, песенки? К черту поэзию! Понимаешь, к черту! Сволочи отхватили пол-России, а тебе все хаханьки?! Мы отступаем!.. Отступаем, а ты стишки, песенки!.. Другой раз аж невмоготу. Добыл бы винтовку и — пешком, навстречу всем этим гадам!.. Чтобы — штыком, чтобы — кишки наружу!.. Чтобы сам видел, своими глазами!..

— Печорин! Герой двадцатого века!.. — обрывает Сергей. — Мушкетер!.. Ты — советский солдат! Ты — комсомолец! Винтовку ему… Тебе дали оружие, вот и дерись им!

— Оружие!.. — не унимается Борис. — Фанера, перкаль и деревяшки? Эх, Серега! Видимость оружия! Вот поэтому и хочется с винтовкой — грудь на грудь. Иначе не выстоять! Понимаешь, каждому надо винтовку! Каждому! Пацану, женщине — всем! Всему народу!

— Ты есть хочешь?

— Нет… А ты, Серега, зубы не заговаривай! Не уводи в сторону!

— А я не в сторону, я по существу. Винтовку, говоришь, каждому? Да?

— Ну? Каждому.

— А кто их тебе сделает? Кто тебе завтра жрать даст?

— Ну, знаешь!..

— Я-то знаю! А ты дураком прикидываешься, Печорин! Эх, Борис! Не тебе ли знать, как достается хлеб, как достается каждая тонна железа. Война не забава, тут достается каждому. И в тылу, и на фронте. Только надо верить в победу. Надо верить!

— Верить!.. А немцы на Кавказе! Лезут к Волге! И ничего не хватает. Бомб на два вылета — и ждите! Патроны — берегите! Вот у меня вчера «мессер» на хвосте висел. Что же я должен был беречь патроны и… отступать?! Когда же у нас будет чем воевать, Серега?

— Будет! Смогли же мы выстоять под Москвой, смогли их отбросить.

— Смогли. Но почему теперь опять отступаем? Отступаем, отступаем?..

Радостью захлебывается радио Германии: «Победа близка! Русские на грани краха! Дни Москвы сочтены!»

Вновь вытаскивается давний приказ фюрера о порядке воинского парада в Москве. Перечисляются подвиги дивизий с поэтическими названиями «Эдельвейс», «Нахтигаль» и откровенно зловещими — «Тоде кампф дивизион».[8] И опять лозунги, заверения, радостные прогнозы: «Русские будут прижаты к Волге и уничтожены! Впереди Волга! Русским отступать некуда!»

Отступать некуда. Это понятно каждому. Отступать нельзя. Ни в коем случае нельзя! И нельзя поддаваться настроениям, которые порождены горечью отступления, нашими неудачами под Харьковом и Воронежем, в Донбассе и Крыму…

— Всякая мысль, что отступать еще есть куда, что Россия велика и можно найти другой, более выгодный рубеж, — сегодня равнозначна предательству, — взволнованно и немного печально говорит комиссар. — Центральный Комитет партии обращается ко всем армейским коммунистам с требованием стоять насмерть. Защищать каждый метр советской земли. Этого же требует Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин в своем приказе.

Комиссар зачитывает слова приказа, суть которого предельно ясна: ни шагу назад!

«Ни шагу назад!» — клянется полк.

Приказом Ставки наш полк в числе десяти авиационных полков перебрасывается на Донской фронт. Где-то там, в степях между Доном и Волгой, начинается великая битва за Сталинград.

Где тебя искать, Таня?

Мы стоим неподалеку от речонки Медведица, что впадает в Дон на относительно «тихом» участке фронта. И дела у нас пока небольшие — контролируем дороги за Доном, в меру сил препятствуя продвижению по ним вражеских войск.

О нас не сообщают в сводках Совинформбюро, не пишут в газетах. Да и что представляют собой на фоне громадной битвы под Сталинградом два-три уничтоженных танка или пяток подбитых бронетранспортеров? И все-таки уничтоженный танк не прорвется к Сталинграду, а подбитые транспортеры не выйдут к Дону!

Днем стояла жара, а к ночи похолодало, и совсем неожиданно навалился туман. Отбой! Сегодня боевых вылетов не будет. Свободные вечера выдаются не часто, но и они в тягость. Вот хотя бы лейтенанту Герасимчуку. Зачем ему свободные вечера, если его любовь где-то за тридевять земель? Прямо из-за свадебного стола улетел лейтенант. Улетел по тревоге, когда враг только переступил нашу границу. Ох, как далеко от Дона до границы, до родной Беларуси! Далеко и до его то ли жены, то ли невесты… Поэтому каждый час без полетов, без боя в тягость горячему лейтенанту. Но «отбой» — куда тут денешься? И разрешено личному составу принять положенные сто граммов. Стало быть, еще на ночь, еще на сутки отодвигается долгожданная встреча с любимой.