Иван Гребенюк - На далеких рубежах

Размышляя таким образом, Гришин пришел к выводу, что при современных условиях он действует правильно, по крайней мере, без ущерба для полка. И надо, чтобы это хорошо усвоил непокорный помощник командира, чтобы он уразумел: сперва пусть полк войдет в колею, а затем уже можно отпускать тормоза...

Да, Поддубному необходимо это втолковать. Но каким образом? Как воздействовать на него? Конечно, если бы командир полка всецело стал на его, Гришина, сторону, было бы совсем просто: приказ -- не лезь не в свое дело -и конец. Но, к сожалению, командир охотнее поддерживает не его, Гришина, своего заместителя, а помощника!

Замполита попросить? Он умеет разговаривать с людьми и убеждать их. И они прислушиваются к его голосу. Но капитан Горбунов уже далеко не тот юнец, которого знал Гришин. У него теперь на каждый случай свое мнение. Как видно, и он держит сторону Поддубного. В этом, пожалуй, можно не сомневаться. Разве не он говорил на партийном собрании, что майор Поддубный -- офицер передовых взглядов и принципиальный коммунист?

Нет, замполит отпадает.

Разве с начштаба посоветоваться? Этот, кажется, нейтрален: он ни за Поддубного, ни за Гришина. Правда, заранее можно предвидеть его ответ: "Я, -- скажет начштаба, -- понимаю вас, Алексей Александрович, осадить помощника не мешало бы, но это можно сделать только на основании соответствующих документов. В каждом отдельном случае мы должны все это учитывать..."

Мысли Гришина перенеслись на старшего Жбанова, и лицо майора сразу искривилось, будто что-то кислое раскусил. Неустойчивых убеждений человек, бесхарактерный какой-то... Сам в свое время подал мысль о бароспидографах, а когда Поддубный начал доказывать, что эти приборы существуют вовсе не для того, чтобы подрезывать крылья летчикамЮ стал поддакивать ему и в конце концов сдался.

Инженер отпал также.

"Вот если бы майор Дроздов... -- Но Гришин тут же отогнал от себя эту мысль. -- Где там! Дроздов с помощником на "ты", о нем нечего и думать!"

Так, перебирая в памяти руководящих офицеров полка, Гришин вдруг осознал полное свое одиночество. Нет союзников. Нет единомышленников. Нет опоры.

-- Как же это так! -- растерянно воскликнул он, привычным жестом пустив все свои пять пальцев в шевелюру.

В это мгновение отворилась дверь и на пороге встал Поддубный.

-- Разрешите, Алексей Александрович?

Штурман вскочил, словно его застали на месте преступления.

-- А-а... пожалуйста, Иван Васильевич!

Поддубному пришла в голову идея использовать небольшой дипломатический маневр: он сделал вид, будто вовсе не знает о том, что автором маршрута полета на предельную дальность является Гришин.

-- Был только что у майора Дроздова, -- начал он издалека.

-- Да? И что же? -- Гришин беспокойно заерзал на стуле, догадываясь, о чем пойдет речь. -- Еще что-нибудь неладное заприметили?

-- Заприметил, Алексей Александрович. Вы угадали. Вместо маршрута пародию на него заприметил.

-- Пародию?

-- К сожалению.

-- Я попросил бы вас выражаться нашим, военным языком, в поэзии я, говоря правду, не силен...

"Не силен-то не силен, -- мысленно усмехнулся Поддубный, -- а про поэзию вспомнил..." -- И вслух сказал:

-- Если речь идет о полете на предельную дальность, то это означает вот что. -- Поддубный шагнул к карте, висевшей на стене, и провел по ней почти прямую линию. -- А у Дроздова она имеет такой вид. -- Поддубный обвел пальцем вокруг аэродрома. -- Вот это Алексей Александрович, и есть пародия на маршрут. А выражаясь языком военным, как вы говорите, -- упрощенчество в боевом обучении. Мне кажется, что срочно необходимо ваше вмешательство. Вы ведь штурман полка, кроме того, заместитель командира.

Гришин мигал глазами, поглядывая на карту, и после продолжительной паузы сказал:

-- Вы, Иван Васильевич, правильно понимаете полет на предельную дальность. Вы также, в чем я абсолютно не сомневаюсь, подтвердите: если планируется посадка самолетов на незнакомом аэродроме, то он действительно должен быть для летчика незнакомым.

-- Абсолютная истина, -- подтвердил Поддубный, стараясь предугадать, куда поведет Гришин, где он сделает разворот на все сто восемьдесят градусов.

-- Уверен, что так понимает дело и майор Дроздов, -- продолжал Гришин. -- Все же вы, Иван Васильевич, как мне кажется, несколько формально относитесь к вопросам летной подготовки. Вы берете из Курса боевой подготовки упражнение в его, так сказать, кристальной чистоте. Тем временем мы, авиационные командиры, должны в каждом отдельном случае учитывать те конкретные условия, в которых осуществляется полет. А условия у нас, сами видите, какие: здесь -- пустыня, там -- горы, затем -- море и, наконец, -снова горы. Климатические условия также тяжелы. Допустим, мы загоним летчиков именно туда, куда вы показывали, -- за Каспий. Допустим. А где гарантия того, что, пока они вернутся, у нас здесь не поднимется черная буря? Что тогда? Спасайся кто как может?

-- В таком случае перенацелим самолеты на запасной аэродром, -- сказал Поддубный.

-- А запасы топлива вы учитываете?

-- Перенацелим своевременно. В нашем распоряжении радио, локаторы, наконец, система слепой посадки. Если что, то и на своем аэродроме посадим...

-- Техника -- техникой, а люди -- людьми. И я не разрешу, не позволю, чтобы рисковали людьми. Не допущу! -- Гришин повысил голос.

-- Значит, по-вашему выходит, что с Кизыл-Калынского аэродрома полет на предельную дальность невозможен?

-- В таком виде, как предлагаете вы, -- невозможен.

-- Для чего же тогда вообще планировать полет на предельное расстояние? Чтобы сделать отметку в плане-графике летной подготовки?

-- Каждый полет приносит определенную пользу.

-- Такой полет ничего не даст. Напрасная трата топлива и моторесурса.

В глазах Гришина вспыхнули недобрые огоньки.

-- Вы слишком много на себя берете! -- сказал он.

Поддубный зашагал по кабинету, стараясь унять нарастающее раздражение. Наконец он остановился, искоса поглядел на Гришина:

-- Если вспыхнет война, если в небе Отчизны появятся вражеские самолеты с атомными и водородными бомбами, партия, народ, правительство не спросят нас с вами, Алексей Александрович, готовы ли мы действовать в тех условиях, в которых находимся! Тогда некогда будет спрашивать. Тогда надо будет действовать, и нам прикажут действовать. Для того нас и поставили здесь, в пустыне, чтобы мы свыклись с суровыми условиями, закалялись в борьбе с трудностями. А мы эти трудности избегаем. Если и дальше так будет продолжаться, то в первый же день войны мы потеряем лучших наших летчиков. Вот чего вы не понимаете или не желаете понять, Алексей Александрович!

-- Зато вы понимаете! Один вы умный, остальные дураки, так что ли? -Голос у Гришина срывался, в груди клокотала злость.