Елена Обоймина - Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!

Известный театровед Борис Львов-Анохин впоследствии заметил: «Мне довелось видеть все роли Нуреева. Он был тогда совсем молодой, но уже ведущий танцовщик театра, исполнявший все основные партии классического репертуара. Он был великолепным актером, и в нем было то, что называется магией».

У молодого солиста сразу же появилась масса поклонников и особенно поклонниц. Их поведение шокировало общественность не меньше, чем иной раз поведение их кумира. «В то время не было принято бросать на сцену цветы, — рассказывал один из любителей балета. — Но эти девушки не обращали ни на что внимания. Они поднимались в четвертый ярус, самый высокий в театре, с букетами, спрятанными в складках юбок (причем умудрялись проносить и большие цветы, даже пионы). В конце спектакля они буквально забрасывали Руди цветами. Просто неслыханно! И тем более по отношению к мужчине. Естественно, что подобное неумеренное поклонение не могло пойти на пользу Нурееву. Он начал позволять себе непристойные выходки по отношению к своим обожателям. Например, абсолютно неприемлемым для артиста поступком в то время считалось отдать кому-то другому букет, только что врученный ему самому (это и сегодня вне актерской этики. Только, судя по всему, далеко не всем современным представителям искусства об этом известно. Правда, балет в какой-то степени является исключением из правил: общепринято, когда танцовщик во время поклонов и аплодисментов зрителей отдает партнерше только что полученный им букет. — прим. авт.). Я прекрасно помню, как однажды Нуреев выходил из театра после дневного спектакля «Дон Кихота». Поклонники ожидали его с цветами. А в это самое время в Советском Союзе шли гастрольные представления мюзикла «Моя прекрасная леди». И прямо на глазах девушек, задаривших его цветами, он преподнес один из букетов актрисе, исполнявшей роль Элизы Дулитл. Логично было бы предположить, что после подобного жеста пренебрежения поклонницы отвернутся от него, найдя себе новый объект для обожания. Но с Рудиком все и всегда происходило иначе. Его простили и продолжали любить, несмотря на всю бестактность его поступка».

Когда в Ленинграде только намечались гастроли Американского балета, зашла речь об отправке Рудольфа на Берлинский фестиваль. Танцовщик запротестовал, заявив, что это похоже на ссылку. Директор Кировского рассмеялся и сказал, что Берлин ожидал Галину Уланову, но она, к сожалению, заболела, и Нуреев должен ее заменить:

— Это не ссылка, Рудик, а большая честь.

Пришлось отправиться в путь.

Эта поездка проходила вместе… с цирком. Был конец осени, и артисты проехали в автобусе 5000 км вдоль и поперек Германии. Сначала выступали в Восточном Берлине, затем в тридцати шести маленьких городах Германии, где приходилось танцевать в кафе и неблагоустроенных театрах. Это путешествие показалось Рудольфу настоящим кошмаром. Однажды ночью в холодном автобусе артистам пришлось в течение восьми часов дожидаться, пока его починят. В другой раз они прибыли на место в шесть часов, а уже в половине седьмого должны были выступать в кафе перед безразличной аудиторией. В течение всего этого бесконечного месяца Рудольф постоянно находился в состоянии слепой ярости. Одна радость ожидала его в этой поездке: экономя на всем, он смог купить себе прекрасный рояль, о котором уже упоминалось, и отправить его в Ленинград.

Поездка оказалась неприятной не только для Нуреева. Его партнерша Нинель Кургапкина ходила в брюках — что может быть естественнее в автобусе? Но по возвращении директор Госконцерта написал на балерину донос: она даже в Дрезденскую галерею пошла в столь непристойном виде! Балерина моментально стала невыездной. «Я не знала, что делать, — вспоминала она. — Бегала по инстанциям. Даже Рудика за собой таскала в обком партии. Не помогло».

Нуреева этот случай просто потряс. Впоследствии Нинель не поехала на парижские гастроли, которых весь Кировский ждал, как путешествия на Луну.

Их с Нинель прерванные партнерские отношения возобновились спустя многие годы, когда Нуреев незадолго до смерти ставил в «Гранд-опера» «Баядерку» и попросил Нинель Кургапкину стать его ассистентом…

Как только Рудольф вернулся в Ленинград, то сразу пошел к Константину Сергееву и заявил ему, что злейший враг не мог бы устроить ему более ужасной поездки. Константин Михайлович улыбнулся, и Нурееву подумалось: ему было совершенно безразлично то чувство обиды, которое испытывал молодой танцовщик.

После этой злосчастной поездки Рудольф целых три месяца не танцевал. В декабре его вновь послали в Йошкар-Олу на север России. А ведь для танцора самая большая опасность — судороги в ногах от холода. Опасаясь этого, Рудольф сказал Сергееву: он согласен ехать в Йошкар-Олу при условии, если ему гарантируют самолет. Даже соглашался купить билет за свой счет, только не тащиться туда поездом. Сергеев пообещал, но самолета в Москве не оказалось. Целые сутки Рудольф провел в ненавистном поезде с труппой цирка, которую уже сопровождал в Берлине. В тот же вечер он должен был танцевать на миниатюрной сцене. Нуреев станцевал, но отказался выступить еще раз и на следующий вечер покинул Йошкар-Олу. Через несколько часов ему удалось сесть на поезд и вернуться в Москву. В столице строптивому танцовщику объявили, что за такое неподчинение он понесет двойное наказание: его больше никогда не пустят за границу, а во-вторых, его никогда не пригласят выступать перед правительством!

Последняя часть наказания особенно не волновала, так как Рудольф знал: на таких официальных приемах больше внимания уделяется угощению, чем искусству, и так было в большинстве соцстран. Один раз он уже танцевал перед Хрущевым на даче у бывшего председателя Совета министров Николая Булганина.

Это было в июне 1960 года. Нуреев уложил чемодан, чтобы ехать в отпуск, когда из дирекции Кировского театра сообщили, что он и Кургапкина приглашены танцевать перед членами правительства. Было решено исполнить наиболее выигрышные вариации из «Дон Кихота». В Москве Нинель и Рудольф присоединились к другим артистам из Москвы и Украины.

Причиной этого приглашения была встреча с советскими учеными, и происходила она на даче у Булганина в 100 км от Москвы. Как только они прибыли туда, Рудольф попросил показать сцену, где предстоит выступать. Она находилась в нижней части сада и была такая маленькая, что они с Нинель решили не исполнять вариации из «Дон Кихота», так как они требуют большой сцены, а станцевать только адажио.

«Был прекрасный день, весь прием проходил в парке. Это был настоящий праздник со стрельбой в тире и состязанием в рыбной ловле. Было действительно очень весело и непринужденно. По всему саду были расставлены накрытые столы, покрытые блестящими накрахмаленными скатертями. Я не узнавал никого из членов правительства, за исключением, конечно, Хрущева, Нины Петровны и Ворошилова. Но я увидел там и Шостаковича, Хачатуряна, Гилельса и Рихтера, пианиста, которым я особенно восхищался. Пристально смотрел я на неотразимое лицо Рихтера с такими пламенными и пылающими глазами. Мне казалось, что я видел, с какой жаждой он почти пожирал ноты, когда пришла его очередь выступать. Он был в страстном напряжении, и я чувствовал, что мне это понятно»[16].