Светлана Алексиевич - У войны - не женское лицо

Но утром она меня все-таки уговорила пойти к старшине, выпросили мы у него пару нового белья. И вот у нее эта новая рубашка нижняя. Белоснежная, тут с завязочками такая... Она вся была залита кровью... Вот это сочетание белого с красным, с алой кровью, - до сего времени у меня в памяти. Она себе так это и представляла...

Мы несли ее вчетвером на плащ-палатке, она такая тяжелая сделалась. Положили всех ребят, у нас в том бою много людей погибло, а Любу сверху. До меня никак не доходило, что ее уже нет, что она мертвая. Думаю: хоть что-нибудь возьму у нее на память. А у нее на руке было колечко, какое оно, золотое или простое, - не знаю. Я его взяла. Хотя ребята мне говорили: не смей, мол, брать, плохая примета. И вот когда уже прощаться, каждый по обычаю бросает горсть земли, я тоже бросила, и это колечко у меня слетело туда же, в могилу... К Любе... И я тогда вспомнила, что она очень любила это колечко... У них в семье отец всю войну прошел, живой вернулся. И брат с войны пришел. Мужчины вернулись... А Люба погибла...

Шура Киселева, она была у нас самая красивая, сгорела. Она прятала тяжелораненых в скирдах соломы, начался обстрел, солома загорелась. Шура могла сама спастись, но для этого надо было бросить раненых - из них никто не мог двигаться... Раненые сгорели... И Шура вместе с ними...

Только недавно узнала я подробности гибели Тони Бобковой. Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить.

Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы, а потом написал мне, что похоронил ее на могиле своей матери. "У меня две матери, - писал он, - та, что меня родила, и Тоня, которая спасла мне жизнь..."

Ушло нас пять девчонок из одной школы, а одна я вернулась к маме. Почему я вернулась? Девчонки погибли, а я вернулась... Вон всех их портреты висят...

Много езжу, рассказываю о них... Пишу... Сын мне говорит: "Тебе всегда некогда". Я ни одной нашей фронтовой встречи не пропускаю. Как больная ни буду, приползу... Я этим живу... От встречи до встречи..."

И вдруг совсем неожиданно Нина Яковлевна переходит на стихи:

Нет ничего прекраснее, поверьте,

А было всяко в жизни у меня,

Чем заслонить товарища от смерти

И вынести его из-под огня...

- Люблю стихи, - признается смущенно. - Я и сама на фронте писала и сейчас пищу. Девочкам нравились...

Это тоже удивительно, но многие из них писали на фронте стихи. Они и теперь старательно переписываются, хранятся в семейных архивах - неумелые, трогательные, но полные искреннего чувства, к которому у меня от общения и многих встреч уже выработалось отношение, как к документу. В этом чувстве-документе я слышу время, вижу поколение.

Но рассказ Нины Яковлевны еще не окончен:

"Десять лет назад Ваню Позднякова разыскала. Мы думали: он погиб, а оно, оказывается, жив. Его танк, он был командиром, два немецких танка под Прохоровкой уничтожил, и его подожгли.? Экипаж погиб, один Ваня остался без глаз, весь обожженный. Мы отправили его в госпиталь, но не думали, что будет жить. Я его нашла через тридцать лет. Помню, поднимаюсь по лестнице, ноги подкашиваются: он, не он? Дверь открыл сам и руками меня трогаем, узнает: "Нинка, ты? Нинка, ты?" Представляете, через столько лет узнал.

Мать его совсем старенькая, он с ней жил, она сидит с нами за столом и плачет. Я говорю:

- Чего ж вы плачете? Радоваться надо, что однополчане встретились.

Она мне отвечает:

- У меня три сына на войну ушло. Два погибли, а Ваня живой домой вернулся.

Ау Вани нет обоих глаз...

Я у него спросила:

- Ваня, последнее, что ты видел - это прохоровское поле, танковый бой... Что ты вспоминаешь о том дне?

И знаете, что он мне ответил?

- Об одном только жалею, что рано дал команду экипажу покинуть горевшую машину. Все равно ребята погибли. А мы могли еще один немецкий танк подбить...

Это единственное, о чем он жалеет до сего времени..."

Наша встреча с Ниной Яковлевной имела продолжение, но уже письменное. Сняв с магнитофонной ленты ее рассказ, я, как и пообещала, переслала ей один экземпляр. Через несколько недель из Москвы приходит увесистая заказная бандероль. Раскрываю: газетные вырезки, статьи, официальные отчеты о военно-патриотической работе, которую ведет ветеран войны Нина Яковлевна Вишневская. Возвращен и посланный мной материал, от него ничего не осталось - весь исчерканный: выброшены веселые строки о поварах, которые в котлах моются, и даже безобидное: "Дяденька, а дяденька, мне дяденька велел вам отдать вот это..." А на полях, где рассказывалась история про лейтенанта Мишу Т., стояло три возмущенных вопросительных знака.

Не раз я с этим потом встречалась, с этими двумя правдами, живущими в одном человеке. Или если в квартире, например, кроме рассказчицы оказывался еще кто-то из родных или знакомых, соседей, она рассказывала менее искренне и доверительно, чем если бы мы были с ней вдвоем. И даже определилась закономерность: чем больше слушателей, тем суховатее, неинтереснее рассказ. Вот так же, как и с Ниной Яковлевной: одну войну она рассказывала мне - "как дочке, чтобы вы поняли, что нам, совсем девочкам, пришлось пережить", другая предназначалась для большой аудитории - "как другие рассказывают и как в газетах пишут..."

Я читала письмо Нины Яковлевны и вспоминала, как мы пили чай по-домашнему, на кухне. Она рассказывала. Мы обе плакали.

В нашем доме две войны живет

Маленький дом на улице Каховской в Минске. "В нашем доме две войны живет", - скажут мне, когда только откроют дверь. Воевала в морской части на Балтике старшина первой статьи Ольга Васильевна Подвышенская. В пехоте сержантом был ее муж Саул Генрихович.

Вдвоем с Саулом Генриховичем рассматриваем семейный альбом. Ольга Васильевна в это время говорит по телефону с дочкой.

- Проводит вечерний инструктаж, - смеется Саул Генрихович.

Через стеклянную дверь слышно:

- Кашляет? А у меня была целый день и ни разу не кашлянула. Дай ей горячего чая с малиновым вареньем и заверни горлышко моим шарфом...

Бабушкин шарф, конечно, самое верное лечение.

- Неужели это я? - кончив телефонный разговор, возвращается к нам Ольга Васильевна и берет в руки снимок, на котором она в матросской форме, с боевыми наградами. - Сколько смотрю на эти фотографии, столько удивляюсь. Саул показал внучке , пять лет ей тогда было. Она у меня спрашивает: "Бабушка, ты сначала была мальчиком, да?" Представляете?.. - И тут же грустнеет. - Разве надеялись мы тогда , что доживем до внуков? А в прошлом году поехали на встречу - все наши уже бабушки и дедушки. Целый батальон бабушек и дедушек... Представляете?..