Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча
Возможно, именно красноречие доктора Гильотена перевесило чашу весов, от которой зависело, быть или не быть гильотине. Предложение коллеги депутатам понравилась. И не только им. В проекте, представленном на утверждение королю за полгода до его свержения, лезвие ножа гильотины имело полукруглую форму.
– К чему такая форма лезвия? – сделал замечание Людовик. – Разве шеи у всех одинаковы?
И собственноручно заменил на чертеже полукруглое лезвие на косое (позже Гильотен дополнительно внесет усовершенствование: «идеальными» окажутся угол среза в 45 градусов и масса ножа в 39,9 килограмма).
При всем этом доктор Гильотен прекрасно играл на клавесине. Умение понять собеседника и необыкновенная музыкальность стали бесценными, с точки зрения Сансона, качествами, которые позволили этим двоим стать если и не друзьями, то, по крайней мере, единомышленниками. Тем более что сам Шарль-Анри с юности питал слабость к медицине и даже какое-то время обучался на эскулапа в престижном Университете Лейдена. Однако сыну палача получить медицинское образование оказалось не так-то просто. Когда о профессии батюшки узнали в стенах учебного заведения, с мечтой лечить людей пришлось расстаться. Оставалось одно – казнить людей. Как это десятилетиями делали отец и дедушка. Что-то среднее между лекарем и прозектором. Да и отец состарился – хочешь не хочешь, а семейное ремесло требовало жертв, вернее, замены в лице сына уходящего на покой палача.
До встречи с Жозефом Гильотеном жизнь парижского экзекутора Шарля-Анри Сансона была безрадостной и однообразной. В лице депутата палач нашел не просто хорошего собеседника, но и человека, которому можно было излить душу.
– Будь моя воля, – делился он мыслями с Гильотеном, – так я бы всех без исключения детоубийц жестоко колесовал. Замечу, колесование во Франции не проводилось уже целый век, когда в январе пятьдесят седьмого года моему батюшке поступило указание готовиться к этому виду казни. Следовало умертвить Робера Дамьена, покушавшегося на Людовика XV. По правде, этот малый ничего страшного не совершил – подумаешь, нанес монарху царапину перочинным ножиком. Но в назидание другим следовало провести публичное колесование. Помню, вся наша семья засела за старинные манускрипты, дабы восстановить последовательность пыток. Бедолагу Дамьена колесовали по всем правилам, дошедшим до нас из глубин прошлого…
– Страшно представить, какие муки выпадают на долю человека, сжигаемого на костре, – поделился мыслями Гильотен.
– Согласен с вами, сударь, – мотнул головой Сансон. – Смерть на костре – самая ужасная. Но иногда участь несчастных можно облегчить. Скажу по секрету, если во время переворачивания соломы незаметно пронзить грудь несчастного багром, для него все закончится быстро. Другое дело, что подобный трюк удается не всегда.
– Странно, человек вы непьющий, ведете размеренный образ жизни. Как вам удается сохранить свои нервы после такой не самой, скажем, спокойной работы? – поинтересовался собеседник.
– Если б не скрипка, было бы тяжеловато. Согласитесь, уважаемый доктор, музыка – самый искусный лекарь…
– Ну что, партию Глюка?
– Буду признателен…
Через несколько минут в комнате звучали пленительные звуки очередной симфонии знаменитого австрийца…
После знакомства с депутатом-подвижником все изменилось: идея собеседника о «гуманной» казни ставила профессию палача на совершенно новый уровень. Утверждение Конвентом постановления о проведении смертной казни путем гильотинирования позволяло за какой-то час отправить к праотцам не один десяток осужденных. И это при том, что сам палач уже не махал мечом или секирой, а становился своего рода наблюдателем за ходом экзекуции – главным организатором кровавого спектакля, устроенного для жадной до зрелищ толпы.
«Хлеба и зрелищ!»… Древний лозунг не потерял своей актуальности и в дни Французской революции.
Поначалу Сансон казнил на Гревской площади – пропитанном слезами и кровью пятачке в центре старого Парижа на берегу Сены. Первым малым, оказавшимся в объятиях «госпожи Гильотины», был некто Николас Пеллетье, уличный грабитель. «Машинка», которую, кстати, построил добрый товарищ Сансона немец Тобиас Шмидт, смастеривший для палача его скрипку (и виолончель тоже), не подвела. Причем, к чести музыкального мастера, взял за работу всего 800 ливров – намного меньше, чем просили остальные[24].
Шарль-Анри был неплохим исполнителем[25]. Два десятка лет, которые он пробыл подмастерьем у собственного отца, парижского палача, научили его многим тонкостям ремесла. Сансон мог одним взмахом меча отсечь голову быка, не говоря уж о тщедушной человеческой; а о том, чтобы вырвать у узника признание, нечего и говорить. Мог и другое – за хорошую мзду пытать так, чтоб заблаговременно избавить от излишних мук.
Французская революция многое изменила. Когда к власти пришли республиканцы, Королевский Палач Франции при дворе короля Людовика XVI стал Верховным Палачом Первой Республики. Тогда никто, кроме самого палача, так и не понял, что в стране, где правила «госпожа Гильотина», настоящим правителем стала не она, эта страшная машинка смерти, а ее истинный хозяин – Шарль-Анри Сансон. Глупцы, они все были уверены, что историю делают исключительно политики – Мараты, Кутоны, Робеспьеры и прочие звероподобные ублюдки. Смешно. Историю делает тот, в чьих руках веревка гильотины!
Революция многое упростила. И гильотина – самый главный инструмент упрощения. Канули в Лету колесование, пугающие запахом горящей мертвечины костры; даже виселица оказалась в тени «госпожи Гильотины». Отныне виновных прямиком отправляли на эшафот; порой и членов их семей (детей старались не трогать). Революционный Трибунал, созданный по инициативе Дантона, был последователен, но никак не мстителен. Когда на одном из заседаний Конвента кто-то предложил назвать палача национальным мстителем, депутаты смутились: а вот это слишком! Пусть будет просто «исполнителем уголовных приговоров».
С тех пор как гильотину выставили на площадь Революции, величие Сансона уже ни у кого не вызывало сомнений. Смертельный конвейер, работавший почти бесперебойно, оказался частью бытия самой Республики. Чуть позже все те ничтожества – зеваки, толпившиеся у ног палача вокруг эшафота, наконец опомнятся и назовут его Великим. Что правда, то правда: робеспьероподобных в стране окажется немало, а вот Сансон Великий – единственный!
Сансон станет некоронованным королем города Парижа. Кровавая Революция требовала Кровавого Короля – человека бесстрашного и без лишних предрассудков. Того, кто мог безбоязненно стоять на самом острие Террора, провозглашенного Республикой. По крайней мере, во Франции такой человек нашелся.
* * *
В день взятия Бастилии в дневнике Людовика XVI появится скупая запись: «Ничего». Завзятый охотник, так монарх обычно писал о днях, прожитых без охоты. Бедняга, он совсем не ведал, что в этот день прозвучал первый рожок, извещавший о начале Большой охоты – охоты на короля…
Бедного Людовика, ставшего в годы Революции просто Луи Капетом, изначально никто
