Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
…Многих наших соседей и товарищей по оружию мы не видели ни разу в лицо – и все-таки хорошо знали их. С первых же дней вступления 6-го авиакорпуса в боевые действия в сводках, а главное, конечно, в изустной молве стали систематически повторяться имена летчиков, воевавших особенно – нет, не лихо, это слово с началом настоящей войны как-то сразу утеряло окружавший его еще недавно ореол, – воевавших особенно результативно.
Я уже рассказывал и о нехватке самолетов новых, достаточно современных типов, и об их неосвоенности летным составом многих частей, даже успевших получить эти машины. Все это так и было. Но существовали – пусть, к сожалению, немногие – и такие полки, которые успели подготовить своих летчиков на новой материальной части. Вспоминая, как здорово действовали они в бою, невольно лишний раз подумаешь: эх, если бы вся наша авиация, вся наша армия могла бы так начать войну!
Отлично освоили свои новенькие, недавно пришедшие с завода самолеты Як-1 летчики входившего в 6-й авиакорпус 11-го истребительного авиационного полка во главе с бесспорным лидером – незаурядным летчиком капитаном Константином Николаевичем Титенковым. Передо мной лежит документ более чем тридцатилетней давности – представление к орденам участников отражения первого налета на Москву. Там относительно Титенкова специально подчеркивалось: «Летает на новых типах самолетов днем и ночью». Это было тогда центральной задачей! И Титенков не просто летал на своем «яке» днем и ночью – с первой же встречи с противником боевой успех сопутствовал этому смелому и умелому летчику. Двадцать второго июля он сбивает тяжелый «Хейнкель-111» с немецким полковником и важными документами на борту. Через два дня – двадцать четвертого – одерживает победу над «Юнкерсом-88» (на представлении к награде об этом сделана карандашная пометка рукой командира корпуса Климова – пока готовили наградной материал за первую победу в бою, Титенков увеличил свой счет). Двадцать девятого июля Титенков с товарищами в групповом бою заваливают еще один «хейнкель». Отлично начиналась боевая биография этого настоящего аса!
Не раз фигурировали в боевых донесениях и оперативных сводках фамилии летчиков Лапочкина, Бокача, Гошко, Горелика, Кухаренко – всех не перечислишь.
Ночью седьмого августа таранит своего «хейнкеля» Талалихин. Можно, конечно, спорить о степени целесообразности тарана как приема воздушного боя, особенно в условиях количественного превосходства авиации противника, когда потеря по одному самолету с каждой стороны для нас была относительно гораздо более чувствительна, чем для врага. Бесспорно и то, что, в общем, не от хорошей жизни шли наши летчики на таран – конечно же, это отражало слабость вооружения советских истребителей, особенно старых типов.
Характерно, что по мере насыщения нашей авиации истребителями новых типов, совершенствования оружия и, может быть, главное – роста боевого мастерства наших летчиков число таранов резко пошло на убыль. Так, в первое полугодие 1944 года, несмотря на общее увеличение масштабов боевых действий в воздухе, таранов зафиксировано в восемь раз меньше, чем в первые, самые трудные шесть месяцев войны.
Изменился и взгляд на таран наших самых опытных и авторитетных летчиков.
Трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, сбивший за годы войны пятьдесят девять самолетов противника и, кстати, сам никогда к таранному удару не прибегавший, вспоминал в связи с этим поучительный эпизод, случившийся с прекрасным, но в то время еще молодым и неопытным летчиком Славой Березкиным:
«В боях на Украине он получил приказ сбить фашистского корректировщика – знаменитую «раму». И вот в воздушном поединке, когда его ведущий связал боем истребителей врага, прикрывавших «раму», Березкин атаковал корректировщика. Однако «рама», словно издеваясь над Березкиным, уходила от огня. И тогда Слава… пошел на таран.
Мотивы его поступка были всем ясны: человек не сбил еще ни одного самолета, и его, смелого и честного парня, мучила совесть. Однако погибла машина, и мы долгое время не знали о судьбе самого летчика. Наконец, худой, бледный, с перебитой ногой, он явился в часть.
Я смотрел на Березкина, слушал его и думал: конечно, таран – это подвиг, который может совершить только сильный духом и преданный Родине человек. Но теперь[3], когда мы имели новые, маневренные, прекрасно вооруженные машины, когда наше превосходство в воздухе стало очевидным, таран, как говорится, вышел из моды… К нему можно было прибегать лишь в исключительных случаях, когда сложилось безвыходное положение…»
Ничего не скажешь – точка зрения разумная и убедительная. Но при всем при том нельзя, размышляя о таране, полностью сбрасывать со счетов и такой первостепенный на войне фактор, как моральное воздействие этого отчаянного приема воздушного боя на немецких летчиков. Они знали, что наши истребители идут и на такое, и это знание отнюдь не прибавляло им бодрости. Летом и осенью сорок первого года пренебрегать подобными обстоятельствами не приходилось!
И что уж совсем бесспорно – это оценка личных качеств летчика, пошедшего на таран. Товарищи по оружию смотрели на него как на героя и, конечно, были в этом совершенно правы. Чтобы таранить врага, нужно большое мужество. Риск тут чрезвычайно велик. За примерами далеко ходить нам не приходилось: они были и в истребительной авиации ПВО Москвы. Во второй половине августа – вскоре после Талалихина – летчик 24-го полка Деменчук (кстати, сбивший в тот же день «Юнкерса-88» «обычным» способом) таранил «Хейнкеля-111» и погиб при этом.
Правда, были и другие примеры – примеры большого мужества, сочетавшегося с редким искусством пилотирования.
В первой, журнальной, публикации этой повести я рассказывал о таране, выполненном летчиком Катричем. Позже я узнал, что это был не первый таран в небе Подмосковья, после которого летчик не выбросился с парашютом, а сумел благополучно посадить свой самолет. Еще в начале июля 1941 года лейтенант С. С. Гошко, у которого в бою отказало оружие, таранил под Ржевом «Хейнкеля-111» и, сбив таким образом противника, произвел на своем истребителе посадку.
Слухи о боевых успехах лучших летчиков нашего корпуса распространялись очень быстро – солдатский телеграф действовал исправно. Многих летчиков, приткнувшихся, так сказать, на огонек, после боевого вылета к нам на аэродром, мы уже знали заочно задолго до личного знакомства. Их воинская слава опережала их самих.
Впрочем, иногда гости не сваливались к нам с неба, а приезжали при помощи прозаического наземного транспорта.
В один прекрасный день мы узнали, что в нашем корпусе в целях усовершенствования оперативного руководства частями вводится разделение на сектора. Сама по себе эта новость особого впечатления на нас не произвела: к разного рода организационным перестройкам мы были уже тогда хорошо привычны и научились реагировать на них с должной сдержанностью, да
