Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945 - Иван Владимирович Тюленев
Итак, я прибыл домой. Вечером в тесной избе собралось по случаю моего приезда много народа. Пришли две пожилые тетки, которые то и дело плакали, объясняя мне, что отец и мать перед смертью часто вспоминали меня и много горевали по мне. Брат Ефим и его жена Татьяна упрашивали теток, чтобы они сейчас не вспоминали тяжелых переживаний. Но тетки продолжали плакать и рассказывать все подробности последних дней жизни родителей…
Но вот собрались ребята, заиграла гармонь, и горе как бы слилось с радостью. Первые дни я все время бродил по тем местам, с которыми было связано мое детство. Но это продолжалось недолго, нужно было помогать брату по хозяйству, и я с головой ушел в эту работу.
Рекрутов в 1913 году в нашем селе было человек пятнадцать, но из них пять человек были льготниками, они даже не выезжали в призывную комиссию. Трое были физически нездоровы. Так что нас оставалось всего семь товарищей, которые должны были пойти на царскую службу.
В октябре я предстал перед призывной комиссией, которая определила меня в Балтийский флот, чем я был очень доволен. «Мечта моя о дальнем плавании сбылась», – думал я. Но долго радоваться этому счастью мне не пришлось. Более высокое начальство, рассмотрев мое личное дело, исключило меня из списков пополнения моряков и сделало пометку – направить в пограничную стражу. Но и этим дело не кончилось; еще более высшее начальство, то есть сам воинский начальник, перечеркнул и эту пометку на моем деле, написал – направить в часть подальше от госграницы. Это были первые мои испытания, связанные уже с воинской службой.
Итак, после долгих проверок моей политической благонадежности я был окончательно определен на службу в конницу, в 5-й драгунский Каргопольский полк, который стоял в Казани.
Глава 3
«За веру, царя и Отечество»
Вот уже второй день, как группа в сто человек новобранцев, среди которых находился и я, тянется на крестьянских подводах по столбовой дороге к месту назначения. Большинство из нас едут в 5-й драгунский и часть в 5-й уланский полки. Два унтер-офицера и два рядовых кавалериста сопровождают нас. Мы все смотрим на солдатскую форму; нам, назначенным в Каргопольский полк, больше нравится форма драгун, а тем, кто едет в уланский, несомненно, больше нравится их форма. Некоторые новобранцы пытаются спросить у сопровождающих, какова служба в коннице, но солдаты наотрез отказываются говорить, строго предупреждают, что о службе не говорят, а ее строго выполняют, приедете в эскадроны, увидите и почувствуете, что такое царская служба.
Ребята не расстаются с гармошкой; песни и пляски не умолкают, и не столько для веселья, сколько для того, чтобы забыть, что мы едем на службу. Сопровождающие нас солдаты этому не препятствуют.
Жители сел, через которые мы движемся, провожают нас с поникшими головами, а некоторые плачут. Они понимают, что прослужить в солдатах четырехгодичный срок – это не поле перейти, это дело нелегкое.
К вечеру второго дня мы достигли Симбирска. Всю нашу группу отвели в манеж уланского полка, который стоял в Симбирске. В манеже были устроены нары для прибывших новобранцев, здесь был карантин и для нас, назначенных в драгунский полк, – ночлег. Отсюда мы должны были следовать дальше в Казань по железной дороге. Вечером в манеж была приведена лошадь английской породы, а через некоторое время пришел подпрапорщик и приехал офицер. Манеж огласился громкой командой «Смирно!», и мы как сумасшедшие повскакивали с нар. Офицер не обратил на нас внимания. Наездник долго гонял лошадь на корде, заставляя ее брать барьеры.
Утром на следующий день мы, новобранцы, были свидетелями обучения кавалеристов-улан вольтижировке. Методика обучения была варварская. Обучались солдаты второго года службы, до нашего прихода в полк они считались молодыми солдатами.
Обучающий вахмистр стоял с бичом в кругу манежа. Бич свистел над головой солдата, выполняющего приемы верховой гимнастики. Горе было тому солдату, который четко не выполнял номер, – бич со всей силой опускался на его спину, конь стремглав бросался в сторону, а солдат, как мячик, падал на опилки, устилавшие манеж. И так же быстро вскакивал как ни в чем не бывало.
Мороз проходил по телу при виде такой солдатской муштры.
В дороге я познакомился с двумя товарищами. Один из них был татарин Зайнулин, другой – русский Павлов. Когда ехали в поезде в Казань, мы говорили между собой.
– Разве так можно обучать, это не учеба, а издевательство. И зачем я избрал службу в коннице, зачем я мечтал стать джигитом! – говорил Зайнулин.
– А что, ты сам выбрал для себя службу в коннице? – спрашивал я Зайнулина.
– Нет, меня, конечно, назначили в конницу, но я ведь мог отказаться и пойти в другой род войск.
Павлов говорил нам прямо и откровенно:
– Мне не перенести этой службы.
– Все это, товарищи, праздные разговоры. Все мы будем служить, да еще как, какие еще будем прекрасные солдаты. Стерпится – слюбится, от этого никуда не уйдешь. А что трудновато служить – это факт. Я вот, когда первый раз прибыл работать на Каспий и когда мы вышли в море, боялся по палубе пройти, а потом свыкся, полюбил море и стал по вантам, по реям судна при самом сильном ветре, как кошка, лазить.
– А ты разве моряк? – спросил Зайнулин.
– Моряк не моряк, а пять с лишним лет проплавал на Каспийском море. Эх, ребята, вы не знаете, какое чудное море. Вот где можно отдохнуть душой, и никто-то тебя не потревожит.
– Ну, расскажи что-либо о морской жизни. А почему же ты не пошел служить во флот?
Их вопросы задевали меня за живое, и мне становилось не по себе.
– В другой раз расскажу, а сейчас давайте споем.
И в вагоне раздавалась не то удалая, не то жалобная песня – «Последний нонешний денечек…».
До Казани оставались две остановки, и нас об этом предупредили сопровождающие. Приказали всем быть готовыми.
