Даниил Гранин - Человек не отсюда

Накануне депутат с Кубани без всяких шуток спросил депутата Беллу Куркову: «Вешать вас будем. Выбирайте фонарь. Как вас повесить, за шею или за ноги?»

А мне читатель написал: «За „Ленинградское дело“ Маленкова надо вешать, публично, на Дворцовой площади!»

Приехал вечером и долго сидел в ресторане, пока номер приводили в порядок после попойки русских. Завалился спать. Спать, спать. Не успел даже открыть дверь балконную на море. Разбудило меня солнце и птицы. Встал, открыл балконную дверь. Меня ослепило море. Оно начиналось с дверей, оно продолжало балкон. Птичий гомон заглушал шум моря. Они вопили просто так, как вопят дети, от полноты чувств, от этого только начатого молодого дня. Пустой пляж, чистый, и небо чистое. Появились две женщины, тоже молодые, счастливые. Они скинули на ходу халатики и голышом, визжа, вбежали в море. Они не купались, они легли в море, как в кровать, и нежились, и ласкались с ним. Я видел их обеих в обед. Они уже были в коротеньких юбочках, в майках, густо накрашенные той боевой раскраской, какой отличаются проститутки. Все остальные были деловые люди, они заехали сюда по дороге на день, два, три. Устроили себе перерыв. Проститутки тут не уличные, а курортные. Загорелые, чистенькие. Годные для прогулок, для купания, плавания, серфинга и прочих совместных радостей. Можно веселиться компаниями, составляются они легко, по каким-то неизвестным мне правилам. Проститутки — принадлежность отеля. Как официанты, горничные, но, пожалуй, классом выше. Обслуживают в вашем номере. Пирушки, выпивоны здесь не приняты. Можно, конечно, но неприлично. Русские, они позволяют себе, зато хорошо платят. Между прочим, у себя в номере нашел надпись на балконе: «Полюбил я всадницу, попросил: дай… в задницу». Видно, уборщица не заметила. Или не знает наш великий могучий.

Ко мне подсела одна девица. Узнала, что я из России. Узнала по моему разговору с официанткой. У нее работа начинается с восьми вечера. Пошли погулять. Она здесь проститутка, работа сезонная, зимой едет на Канары, там тоже отель этой фирмы. Они девочки фирменные, что угодно. Работает в номерах. Никаких сутенеров.

Несбывшаяся мечта Сальвадора Дали — побывать в Ленинграде. Он писал:

«По-моему, самым великим художником России в широком смысле этого слова был Петр I, который нарисовал в своем воображении замечательный город и создал его на огромном холсте природы. Я представляю себе Ленинград строгим, четким, как черно-белая графика. Только талантливый народ мог создать такой город».

Жаль, что так и не удалось ему приехать к нам.

Их жизнь была рядом совпадений. Счастливых было так много, что Бог не сумел сохранить свое инкогнито.

Термопара начинает сразу взаимодействовать, образ удачного замужества.

— Могущество страны — это не танки, а компьютеры.

— Вы нас не учите, мы лучше знаем.

— А разве я не прав?

— Я бы вам сказал, но это секретные сведения.

Однажды генеральным секретарем нашей компартии стал некий Полозков. Как он попал в кресло Сталина, Хрущева и других известных нам личностей — не знаю. Но в суматохе тех дней взобрался. Ненадолго. Проскочил мимо энциклопедических словарей. Но Белла Куркова успела. Настоящая журналистка. На съезде российских депутатов он сидел рядом с ней, и она сфотографировала татуировку на его руке — «Ваня». Чтоб не потерялся, значит.

Вот такой вариант мог быть.

Мы больше умалчиваем, чем говорим. Если озвучить то, о чем мы молчим, открылось бы совсем иное состояние умов. И стало бы стыдно — да что же мы молчим, если так думаем.

Первые два года войны, 1941-й и 1942-й, я проходил в БУ. Гимнастерка, галифе — БУ, шинель — БУ, то была слишком короткая, то длинная, пришлось обстричь. Зимой дали ватник, когда офицерское звание получил, к ватнику дали меховую телогрейку. Сперва ботинки с обмотками, потом кирза с портянками. Малое вафельное полотенчико. Вместо носовых платков две тряпицы из старых простыней.

Новое я получил в танковой части. Новое нижнее белье, и гимнастерку, и кожаные штаны, новый ремень, подворотнички, носки. Все пахло свежестью, скрипело. Сапоги — можно было яловые, можно хромовые. Я взял яловые. Практичнее. Перчатки. Рукавички зимние. Помпотех вспомнил, как в Финскую войну выдали рукавицы. Обычные. Без указательного пальца. Начались бои и выяснилось, что стрелять-то в них из винтовки нельзя, курок не нажмешь.

Ты для них государство, ты платишь им копейки за их тяжелую работу. Это как? А куда идет прибавочная стоимость? Про нее нам талдычили пять лет в институте. Марксизм. За их адову работу.

Зря я с ним цапался. Он был неплохой мужик. Его вскоре забрали. По «Ленинградскому делу» вменили ему связь с врагом народа Кузнецовым. Был такой секретарь Обкома. Как можно было отказываться от контакта с Обкомом, от партийных указаний, заданий? Абсурд. Кузнецов всю блокаду руководил городом, да и фронтом. И прорывом. Он считался героем блокады. А потом врагом народа. А потом жертвой, невинно репрессирован. Опять героем. А потом… Хотели улицу назвать в его честь. Памятник ему сделать. Нет — не надо. Он подписал столько-то списков на расстрел.

«Настоящие блокадники все умерли с голоду. Так что вы напрасно тут права качаете!»

Каждый человек имеет право считать себя необходимостью истории, на самом деле, конечно, так и есть.

Я уверен, что появление каждого и пребывание на этом свете необходимо. Ибо каждый из нас исполняет свою роль и в человеческой комедии, и в человеческой трагедии, одни играют ее плохо, но это неважно, это тоже необходимо, мы не знаем смысла и цели, которую преследует Режиссер в этой постановке.

Обыватель, то есть я, никак не чувствует себя включенным в историю, не чувствует себя ни ее участником, даже свидетелем. Происшествие — да, история — это не мое прошлое, она творится где-то далеко — в Кремле, в Белом доме, в Организации Объединенных Наций, в министерствах. «Меня она, слава богу, не касается» — говорят люди друг другу. Недаром существует выражение «попасть в историю», это ничего хорошего не сулит; «попасть», «вляпаться» — речь идет тут про историю со строчной буквы. А ведь есть еще История с заглавной буквы, а в той имеют допуск только полководцы, гении политики или музыки. И обычно речь идет о прошлом, о том, что было когда-то и досталось нам оттуда уже в виде учебников, памятников.

Но есть люди, которые ощущают ход сегодняшней истории. Приведу в пример Пушкина, он постоянно и живо ощущал, что живет в Истории, что его повседневное существование включено в Историю. Не только потому, что он поэт, поэт, который знал себе цену, но и потому, что то, что творится вокруг него, это и есть История, поэтому он записывал рассказы и россказни, слухи и сплетни, анекдоты, свидетельства — то, что мы считаем обычно мусором каким-то. За 200 лет после Пушкина этот «мусор» превратился в драгоценность. Кто-то, например, нам сохранил фразу Бенкендорфа: «Законы пишутся для подданных, а не для государства»…