Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг. Учения и биографии - Валерий Моисеевич Лейбин
Эта теория не была абстрактной конструкцией, построенной на вымышленной гипотезе, возникшей в распаленном уме ученого. Она базировалась на фактах клинических наблюдений за больными, которые благодаря методу свободных ассоциаций вспоминали травмирующие ситуации в детстве и неоднократно сообщали Фрейду о имевшем место сексуальном совращении их.
Выдвинутая им теория совращения ребенка основывалась не только на клиническом материале, которым он располагал. Она подкреплялась также результатами самоанализа, включающими в себя воспоминания детства и толкование Фрейдом собственных сновидений.
К середине 1897 года его самоанализ достиг кульминационной точки, когда исследование им самого себя поглощало все его свободное время. Так, в письме Флиссу от 14 августа того же года Фрейд то ли с гордостью, то ли с известной долей юмора, но на полном серьезе сообщил:
«Основной пациент, которым занимаюсь, – я сам».
У этого пациента, по его собственному выражению, «незначительная истерия», анализ которой осуществляется с большими трудностями, «парализует психические силы», но он составляет «необходимую промежуточную стадию в моей работе», и, следовательно, этот анализ надо продолжить.
Трудности самоанализа состояли в том, что он затрагивал чувства Фрейда, связанные с его отношением к отцу. Собственно говоря, систематический самоанализ начался у него после смерти отца, последовавшей в октябре 1896 года. Смерть отца вызвала в нем острые переживания и в то же время освободила его от авторитета, внутренней цензуры, в результате чего у него появились сны и воспоминания детства, связанные с умершим отцом.
Самоанализ позволил заглянуть в такие глубины психики, которые до смерти отца оставались камнем преткновения для самого Фрейда. Казалось бы, со смертью отца утратили силу былые запреты и, следовательно, самоанализ Фрейда должен проходить легче и свободнее, чем это было раньше, в период его переписки с невестой. И тем не менее он порой сетовал на то, что его «незначительная истерия» с большим трудом поддается анализу.
Дело в том, что, придерживаясь своей теории совращения ребенка со стороны взрослых, в процессе своего самоанализа Фрейду пришлось проверить эту теорию на себе. И как бы по-человечески ему ни хотелось рассматривать через призму этой теории «незначительную истерию», а также нечто такое, что, как он писал в письме Флиссу от 7 июля 1897 года, проистекало из «потаенных глубин моего собственного невроза», страстное стремление к истине толкнуло его в пучину детских воспоминаний и толкования собственных сновидений.
Тогда-то Фрейд допустил крамольную мысль, что его собственный отец не составляет исключения и, подобно другим отцам, мог выступать, по крайней мере по отношению к дочерям, в роли «извращенного совратителя».
Приснившийся ему сон об его американской племяннице Гелле также вызвал глубокие переживания. Интерпретация этого сновидения с точки зрения подавленных бессознательных сексуальных влечений к его старшей дочери сопровождалась, с одной стороны, чувством удовлетворения, так как на собственном опыте подтверждалась теория совращения, а с другой – внутренним неприятием своих собственных инцестуозных желаний.
Отсюда становится понятным, почему анализ «незначительной истерии» наталкивался у Фрейда на сильное сопротивление и проходил с большими затруднениями.
Выдвинутая Фрейдом теория совращения ребенка воспринималась им как полный триумф, достигнутый им в процессе кропотливой работы с пациентами и трудоемкого самоанализа. Однако в один прекрасный, лучше сказать ужасный, для него момент, казалось бы, надежная почва зашаталась под ним и он оказался низвергнутым в бездну сомнений и разочарований.
То ли он осознал, что пациенты, сами не желая того, обманывают аналитика, то ли собственный анализ вывернул наизнанку его «правильное восприятие ценностей жизни», поставив перед ним дилемму служения истине или следования нравственности, но так или иначе он неожиданно для себя осознал ложность своей собственной теории. Здание первых психоаналитических построек безнадежно рухнуло, и Фрейд оказался в интеллектуальном тупике. 21 сентября 1897 года в очередном письме Флиссу он удрученно поделился с ним «великим секретом», который относился к его теории неврозов и который привел его в отчаянное состояние:
«Я больше не верю в мою невротику».
Пациенты рассказывали о сценах их совращения отцом, дядей или братом. Однако в большинстве случаев все это оказалось не более, чем вымыслом. На самом деле ничего подобного не было. То есть в отдельных случаях совращение ребенка допускалось, но оно не было типичным и широко распространенным явлением. Скорее имело место нечто другое.
Коль скоро пациенты охотно соглашаются признать реальный факт совращения, то не является ли это свидетельством того, что сами они готовы были в детстве выступить в роли соблазнителей или, точнее, имели бессознательные инцестуозные влечения к своим родителям?
Стоял ли этот вопрос перед Фрейдом именно в такой форме или был сформулирован несколько иначе, это не столь уж важно. Главное, что, следуя стремлению к достижению истины, он пришел к выводу, согласно которому пациенты в своих воспоминаниях о детских годах жизни предаются скорее фантазии, нежели апеллируют к реальности, выдают желаемое за действительное.
Доверие к только что созданной психоаналитической технике и ее результатам подверглось сокрушительному удару. Фрейд был, видимо, в шоке. Во всяком случае, как впоследствии он говорил, крушение основанной на идее совращения ребенка теории неврозов вызвало у него такое разочарование и такую апатию, в результате которых он даже хотел бросить свою работу. Но он не бросил ее, объясняя это тем, что не имел в перспективе никакого другого занятия.
Так ли это было на самом деле, трудно сказать. То, что Фрейд был удручен, – это несомненно. Ведь его первоначальная теория неврозов действительно рухнула. Но вот его объяснение, почему он не бросил в отчаянии свою работу, выглядит, на мой взгляд, не полным. Не случайно, семнадцать лет спустя, раскрывая историю психоаналитического движения и описывая этот тяжкий для него период жизни, ссылка на то, что у него не было в перспективе никакого другого занятия сопровождалась таким оборотом речи, как «вероятно».
Выявленные в процессе самоанализа воспоминания об отце как возможном совратителе и вскрытые анализом собственные сексуальные влечения к дочери не могли оставить Фрейда равнодушным к тому, с чем он согласился в теории, но что вызывало сопротивление на практике, особенно по отношению к самому себе.
Поддержать теорию значит сохранить в муках выстраданные идеи психоанализа, но тем самым разрушить образ отца как добропорядочного человека (об умерших или говорят только хорошее, или вообще ничего не говорят) и признать свою собственную извращенную сексуальность (запретное инцестуозное влечение к дочери).
Отвергнуть теорию значит оказаться на высоте в нравственном отношении, но при этом потерпеть крах в исследовательской и терапевтической деятельности.
И
