Василий Ливанов - Путь из детства. Эхо одного тире

— Этого я тебе не скажу. И Орёл расправил крылья. — Возвращайся домой, к берегам гладкого озера Чад. Может быть, тебе повезёт, и ты узнаешь, кто самый красивый.

Тут Орёл взглянул на Солнце, взмахнул широкими крыльями и улетел. А маленький Львёнок пошёл домой, к берегам гладкого озера Чад.

Много-много раз скрывалось красное Солнце за великой горой Килиманджаро, и столько же раз золотило оно верхушки пальм, прежде чем рыжий Львёнок пришёл в то самое место, где кончается Пустыня и начинаются Джунгли и где лежит гладкое озеро Чад. Львёнок нагнулся к его воде, чтобы напиться, и вдруг увидел в ней своё отражение. Из озера на Львёнка смотрел большой и могучий Лев с косматой гривой и тёмной кисточкой на кончике хвоста. И понял маленький Львёнок, что он уже не маленький Львёнок, а взрослый Лев, и он поднял голову и испустил грозный и радостный рёв. И, услышав львиный рёв, все звери и все птицы, которые жили в том самом месте, где кончается Пустыня и начинаются Джунгли, сбежались и слетелись к берегам гладкого озера Чад.

И сказал им могучий Лев:

— Слушайте и запомните, что я вам скажу: пусть каждый занимается своим делом, и если вздумает мешать другим, то только в крайнем случае. Слушайте и запомните, что я вам ещё скажу: если кто-нибудь из вас скажет мне, что я самый смелый, самый сильный, самый мудрый и самый красивый, того я разорву на части!

Так сказал могучий Лев — царь зверей и птиц — и три раза хлестнул себя по бокам хвостом с тёмной кисточкой на конце.

Тут все звери и птицы зашумели, и шумели до тех пор, пока из Джунглей не вышла молодая Львица, которая сказала:

— О могучий Лев, царь зверей и птиц! Я полюбила тебя с первого взгляда и хочу быть твоей женой!

И на берегах гладкого озера Чад звери и птицы отпраздновали африканскую свадьбу. А когда праздник кончился и все пошли спать, Лев и Львица остались одни и стали смотреть, как красное Солнце прячется за великую гору Килиманджаро. А когда стало совсем темно и на небе показались луна и звёзды, молодая Львица потёрлась головой о щёку могучего Льва и сказала:

— Я полюбила тебя с первого взгляда. Ты можешь разорвать меня на части, но я всё-таки скажу: ты самый красивый!

И могучий Лев — царь зверей и птиц — улыбнулся застенчивой улыбкой, потому что он понял, что тот, кого любят, всегда самый-самый-самый-самый.

Март 1943 года.

Наконец-то домой, в Москву!

В аэропорту нас встречают две «Эмки».

В одну садятся мои родители и еще кто-то из прилетевших и укладывается их багаж. Нас с Наташей усаживают на заднее сиденье другой машины. Я сижу, стиснутый с одной стороны своей сестрой и чьим-то чемоданом, а с другой сел красивый молодой офицер — форменная фуражка, черная кожаная куртка, аккуратные черные усики над улыбающимся ртом. Рядом с водителем поместилась молодая блондинка. Из-за спинки переднего сиденья я вижу ее затылок, зачесанные кверху, под шляпку, волосы.

На нас, детей, офицер не обращает никакого внимания. Он, придавливая меня локтем, время от времени склоняется к переднему сиденью, туда, где сидит блондинка.

Вот женщина слегка повернула голову в сторону офицера.

— Костя, ваши усы… так непривычно… Надо их сбрить…

— Всенепременно, — отвечает офицер, картаво произнося букву «р». — Стоит вам только приказать!

Капризный тон блондинки и повышенно радостные интонации офицера почему-то вызывают у меня, семилетнего, непонятное мне смущение.

Продолжения их диалога я не помню, но отчетливое ощущение, что за их словами скрывается что-то мне неведомое, но почему-то меня смущающее, запомнилось хорошо.

Потом я узнал, что офицер этот был поэт, военный корреспондент Константин Симонов, а блондинка — знаменитая киноактриса Валентина Серова.

Наш дом! Наша с Наташей детская! Холодное мартовское солнце за давно немытыми оконными стеклами, пересеченными крест-накрест наклеенными на них полосками бумаги.

Я открываю дверцы узенького стенного шкафчика. Вот они, все живы, то есть все целы, мои игрушки: заяц-боксер в красных плюшевых перчатках, песик, одетый как человек: в шаровары и жилетку в белый горошек, и желтое пятно на половину остроносой мордочки на месте. Это одна из моих любимых игрушек, я звал этого песика Шмупсик. И мои машинки все в целости и сохранности! Сейчас такими машинками никого не удивишь — маленькие модели, точные копии неизвестных мне заграничных автомобилей. Модельки привез мне отец, кажется, из Риги.

На крыше одной из машинок была тоненькая пружинка. Если эту пружинку слегка потянуть, то начинала вызванивать какая-то нехитрая мелодия. Когда мелодия заканчивалась, машинку надо было перевернуть: в днище был вделан ключик, при повороте которого мелодия возобновлялась.

Много-много позже кинорежиссер Андрей Кончаловский (мой ровесник) напишет в своих воспоминаниях, что мои машинки были в детстве предметом его мучительной зависти. Сегодня для зависти он выбирает другие объекты.

И, конечно, среди моих игрушек особое место занимал конь, примерно полметра в холке, копия настоящего коня, даже обклеенная пегой конской шкурой. Уздечка, седло, стремена как настоящие. Я уселся на коня, как до войны, и понял, что сильно подрос: обе ноги, даже согнутые в коленях, встали на пол.

Я вышел на балкон, у нас седьмой этаж. В небе, казалось, на расстоянии вытянутой руки, висят, почти касаясь друг друга, огромные серые дирижабли. Это были надувные аэростаты — противосамолетные заграждения.

Утром мама надела мне пальтишко, из которого я уже заметно вырос: между краями рукавов и варежками виднелись голые руки, обвязала по воротнику шарфом, напялила теплую шапку. Дала в руки легкие санки, которые сохранились еще с довоенного времени, и отправила гулять во дворе.

— Васечка, — напутствовала меня мама, — если к тебе какие-нибудь мальчишки начнут приставать, скажи: «Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте».

Дом наш занимает целый квартал. Он построен на уклоне одного из семи московских холмов. Двор тянется вдоль всего длинного здания, и по заснеженной покатости двора можно легко скатиться на санках и даже, проехав под аркой, оказаться в переулке, тоже заснеженном.

Я установил санки, упал на них ничком и покатил до самой арки.

Когда я возвращался вверх по двору, таща санки за привязанную к передку веревку, то увидел, что на месте, откуда я скатился, стоит какой-то мальчишка. Устанавливая возле него санки, я заметил, что он выше меня ростом и, видимо, постарше.