Лев Данилкин - Человек с яйцом

Вокруг Малов было множество таких микрокурганов, под которыми часто оказываются древние могилы. Следовало снять верхний слой, за ним обнаруживался моренный гранитный валун, затем надо было копать вглубь, не очень глубоко, метра полтора. Однажды перед ним открылась настоящая скудельница времен неолита VII или VIII вв. до н. э., где лежал скелет и множество украшений: ожерелья из стеклянных бусин, покрытые патиной бронзовые височные кольца. Ему прекрасно было известно, что бизнес Лары Крофт — уголовно наказуемое преступление, но он не смог справиться с соблазном и выгреб все, что там находилось, вплоть до черепа доисторической женщины.

Из находок того лета, когда он жил у кузнеца, мало что можно увидеть. Часть бронзы была передана в псковский музей, где и исчезла, по его словам, бесследно, часть лежит где-то в родовых сокровищницах Прохановых; интересна судьба черепа. Проханов отчистил его и поместил у себя на письменном столе, рядом с пишмашинкой «Рейнметал», как кабинетное «мементо мори». Однажды он похвастался им своему другу отцу Льву, который страшно возжелал стать хозяином черепа, и Проханов великодушно его подарил. Тот долгое время возил его с собой, но кончилось тем, что во время какой-то попойки компания принялась не то играть им в футбол, не то просто кидаться, и расколола этот хрупкий предмет. В таком виде череп был уже ни на что не годен, да и неприятно напоминал о случившемся инциденте; вместе с другими участниками попойки они похоронили его.

В барнсовской «Истории мира в 10 с половиной главах» приводится следующее соображение: «Миф вовсе не отсылает нас к какому-то подлинному событию, фантастически преломившемуся в коллективной памяти человечества; нет, он отсылает нас вперед, к тому, что еще случится, к тому, что должно случиться. Миф становится реальностью, несмотря на весь наш скептицизм». Это очень прохановская теория; он уверен, что Первая Чеченская случилась для того, чтобы явился российский солдат-мученик Евгений Родионов, что «Курск» погиб для того, чтобы кто-то из мичманов оставил записку «Не надо отчаиваться», что все нынешние страдания парадоксально, по-русски, приближают нас к преодолению наличного состояния, что ничего не бывает случайно, что миф непременно обернется реальностью, и поэтому занимается мифотворчеством при каждом удобном случае. «Почему бы, — представители администрации, криминала и местной интеллигенции провожают нас за богато накрытым столом в одном из придорожных шалманов, и Проханов произносит тост, — не синтезировать из псковской мифологии новую российскую государственную идеологию?» Участники коллоквиума — директор рынка, директор типографии, бойцы охраны и, местная достопримечательность, литературный критик Валентин Курбатов — по-гоголевски колоритны. «Здесь ведь столько всего: пограничная земля, Елиазаровский монастырь, где старец Филофей придумал концепцию Москвы — Третьего Рима („великая имперская доктрина России“), могила Пушкина, место, где бросился на дот Александр Матросов, церкви, восстановленные Скобельцыным, 6-я десантная рота, погибшая в Аргунском ущелье, старец Иоанн Крестьянкин, иконописец Зенон». Валентин Курбатов, похожий на точеную фигурку с книгой, в полдень с музыкой выдвигающуюся из механических курантов на какой-нибудь чешской площади, всплескивает руками: «Да потому что никому это не нужно!». Проханов не расстраивается — не нужно так не нужно, авось когда-нибудь понадобится; любопытно, что даже за столом, с залитыми глазами, он работает мифотворцем, идеологом, синтезатором. Мифологизировать, опутывать сетью историю, биографию, географию свойственно ему на биологическом уровне: так паук инстинктивно выделяет клейкую нить, быстро твердеющую и превращающуюся в паутину.

Надо сказать, у него удивительное чутье на материал — действительно, где еще, кроме Пскова, сконцентрировано столько материала для державного маркетолога — «Англии, Англии» в российском варианте, Диснейленда идеологического туризма. Удивительно, что никто, кроме Проханова, по сути, не обратил внимания на этот перспективный хронотоп.

«Что же вы кукситесь: я вознес вас на небеса и опустил под землю!» — пихает меня Проханов. Честно говоря, наш «крестный ход» и «путешествие по святым местам» можно описать и совсем в других терминах: блеклые и не слишком разнообразные ландшафты, скромных достоинств архитектура; небезупречной репутации монастырь с сомнительным подземным аттракционом; картины бедности и опустошения, плывущий над руинированной крепостью деревянный ящик, размалеванный в вопиюще неуместный цвет. Одно из самых любопытных свойств прохановского глаза — видеть то, что он хочет видеть, и смотреть сквозь пальцы на несущественное, пропускать ненужное. Он с искренним восторгом бьет в колокола, бродит по подземельям со свечой, опрокидывает у каждого столба «капотные» и «походные», восхищается «красными сосняками», это заразительно. Но, по правде сказать, главная достопримечательность «духовной столицы России», точнее сказать, мобильная достопримечательность, — сам Проханов.

Проханов отправляется на аудиенцию с терпящим бедствие губернатором, я — гулять в Довмонтов город, где сорок лет назад Проханов повстречал в раскопе свою возлюбленную. В кафе работает телевизор — в дневных новостях показывают, как Проханов вручает Михайлову подарочное издание «Крейсеровой сонаты» и, едва не прищелкивая каблуками, отдает честь: «Я не гражданин Пскова и потому не могу принять участия в воскресном голосовании, но считайте, что это мой избирательный бюллетень». Через неделю в «Коммерсанте» проклюнется микроскопическая заметка о том, что в Пскове избран новый губернатор. Чуть позже Проханов рассказал о том, как ему позвонил чиновник, оказавший нам радушный прием, и уведомил его о фиаско: «Голос у него был такой, как будто он лежал в том фиолетовом гробу».

По крайней мере, у него, должно быть, остались связи в лавре, значит, есть шанс, что Страшного суда он будет дожидаться в лучшем склепе из возможных.

Глава 4

Институт Проханов заканчивает едва ли не с красным дипломом, неожиданно оживившись курсе на четвертом, когда студентов перестали мучить общими техническими дисциплинами — физикой, математикой, сопроматом; пошли закрытые сверхсекретные лекции, которые читали люди, работавшие на космодромах, ракетных шахтах, проектировавшие и строившие в тот момент Байконур. Студентов допускали к настоящей государственной тайне — ракетно-стратегической. Им рассказывали, как совершаются пуски, что такое телеметрия; особенной популярностью пользовались истории про Вернера фон Брауна, фашистского ракетчика, создавшего «фау» и перешедшего затем по наследству к американцам. Он снова увлекается ракетным искусством, с головой погружается в техническую литературу и с блеском защищает диплом по противотанковым снарядам — точнее, по снаряду, который вдребезги разносил броню танка Т-74 (вопрос, зачем было разносить советскую технику, не обсуждается).