Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак
— Нет, не подпишу! Не подпишу! Слышите!
Это был последний допрос. После него были две очные ставки. Некто Хвесюк, он вместе со мной учился в МВТУ, показал, что по «его глубокому убеждению» Сагайдак — строго законспирированный троцкист, так как ещё в МВТУ выступал на курсовом партийном собрании с какой-то формулировкой Преображенского. На собраниях в МВТУ я вообще никогда не выступал, а о какой формулировке идёт речь он, оказывается, запамятовал и вспомнить не может, так как это было очень давно.
Второй — очник-инженер завода Михайлов — показал, что Сагайдак вообще вредитель — ломал прокатные валики, его цех, мол, делал очень много брака.
Последняя встреча со следователем Розенцевым заключалась в моём ознакомлении с «делом» и в подписании протокола об окончании следствия, в котором значилось, что следствием установлена моя виновность по 58-й статье, пункту 10-му, части 1-й — то есть в контрреволюционной агитации, не повлекшей за собой ущерба для государства.
Итак, следователь Розенцев закончил следствие, квалифицировав мою ошибку по вопросу о государстве и рекомендации запрещённой книги как контрреволюционную агитацию.
С допроса уходил с облегчением. Самое страшное кончилось. Впереди суд, который отклонит нелепую квалификацию, сделанную следователем, оправдает меня, и я буду на свободе!
Так думал я, уходя от Розенцева. Наивность, вера в правосудие, вера в мудрость и доброту человека — всё же теплились в моём измученном мозгу. И я возвращался на тюремные нары с уверенностью, что осталось совсем немного до того мгновения, когда я увижу жену, детей, друзей, небо, солнце, мир.
ПРИГОВОР
А через полмесяца, с раннего утра, по несколько человек на каждую букву алфавита стали вызывать «на коридор» со всеми вещами. Группами по восемь-десять человек шли за надзирателем «без отстающих». Надо полагать, что команда «следовать без отстающих» подавалась машинально, просто по привычке. Ни одного человека подгонять не приходилось, так как путь следования оказался крайне коротким, а желание уйти подальше от надоевшей камеры, хоть и к чёрту в зубы — было чрезмерно большим.
В конце коридора — остановка. По одному пропускают в камеру, дверь которой открыта настежь. В середине совсем пустой камеры установлен небольшой стол, а за ним сидит на простой табуретке кто-то в штатском. Рядом с ним стоят два надзирателя — один справа, другой слева.
— Назовите свою фамилию, имя, отчество!
После ответа «человек в штатском» открывает папку «Дело», некоторое время листает бумаги, ища нужную, достаёт её и невнятным, уставшим голосом (в это день он прочёл не одну сотню таких бумажек) речитативом произносит:
— Особое Совещание при Народном Комиссариате Внутренних дел в своём заседании от июня месяца 1937-го года постановило: за контрреволюционную троцкистскую деятельность подвергнуть гражданина Сагайдака Дмитрия Евгеньевича тюремному заключению со строгой изоляцией сроком на восемь лет. Начало срока считать с 23 апреля 1937-го года.
Переворачивает листок обратной стороной, кладёт его на стол и, указывая на лежащую рядом с листком ручку, говорит:
— Распишитесь в том, что вы ознакомлены с решением Особого Совещания по вашему делу!
— А почему же не было суда с вызовом меня, свидетелей, защиты? Ведь следствие закончено с установлением моей виновности в контрреволюционной агитации по статье 58, часть 10-1, с передачей дела на рассмотрение суда. В чём дело, гражданин начальник?! За что и почему?!
— Я же вам зачитал — кем осуждены, за что и на какой срок! Могу прочесть ещё раз, если не понятно!
Ну вот и кончилось всё — допросы, побои, издевательства, бессонные ночи, стул-дыба.
Восемь лет! Ведь это не восемь дней и не восемь месяцев! С изоляцией… строгой!
Сколько надежд возлагалось на суд. Уже мерещилась близкая свобода. Товарищи по камере считали, что следствие закончилось весьма благоприятно, даже резковато отчитывали меня зато, что я рисовал им своего следователя как изверга, а на самом деле он оказался уж не таким подлецом. Все радовались такому исходу следствия и считали, что суд безусловно не найдёт основания осудить меня. Дело дошло до того, что многие давали адреса своих родных, чтобы я мог принести им весточку из тюрьмы.
Ошиблись все, не учли, что начальник следственного отдела также прекрасно понимал, что дело, состряпанное с двумя подставными свидетелями, являвшимися к тому же секретными осведомителями, да и не давшими в своих показаниях ничего конкретного, кроме «своей глубокой убеждённости», — рассматривать в суде не станут. Хорошо ещё, если только вернут дело обратно на доследование, а могут ведь и освободить за недостаточностью улик, вот и решил поэтому направить «дело» на Особое Совещание. Там уж осечки не будет, там никто не нужен — ни подсудимый, ни следователь — было бы «дело».
Это, конечно, мои личные предположения, что именно так и было. Могло быть и совсем иначе. Но не в этом дело! Дело в том, что вот суда не было, а срок — есть. Да ещё какой! Увесистый! И совсем без какой-либо статьи Уголовного кодекса, а просто КРТД — контрреволюционная троцкистская деятельность. Звучит достаточно убедительно, куда уж больше! А что кроется в этих четырёх буквах — не пытайтесь даже разгадать. Воображения окажется недостаточно. Можно перечислить все статьи в Уголовном кодексе, связанные с политическими преступлениями, и все они при желании вмещаются в эти зловещие четыре буквы. ТОЛЬКО В ЧЕТЫРЕ БУКВЫ!
Одна за другой прочитываются такие же бумажки, только с различными вариациями сроков и «содеянных преступлений». Шесть, восемь, десять лет. С содержанием в тюрьме или исправительно-трудовых лагерях.
Значительная часть людей молча расписываются. Некоторые от подписи отказываются, спорят, пытаются доказать незаконность вынесенных приговоров, апеллируют к Конституции. В этих случаях «человек в штатском» пишет на обороте: «от подписи отказался» и даёт подписать обоим надзирателям. Вот, оказывается, зачем они здесь присутствуют.
Итак, форма соблюдена. Заключённым приговор объявлен. А зачем нужны были их подписи — не совсем ясно. Ведь в суде, кажется, осуждённый не расписывается в том, что ему приговор объявлен. А впрочем, может быть, я и не прав.
Затем ведут в другую камеру. Здесь уже дверь закрыта на замок. Из камеры слышны истерический хохот, захлёбывающиеся и не менее истерические рыдания, громкие выкрики, слышные даже в коридоре: восемь, десять, КРД, КРТД, СОЭ, КРВЗВД!
ТАКИХ СТАТЕЙ В УГОЛОВНОМ КОДЕКСЕ НЕТ! Кодекс имеет всеобъемлющую статью 58 с пунктами
