Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг
Его перевели с Лубянки на территорию Кремля. Помещение было чистое, удобное — три комнаты: спаленка, ванная, небольшая кухонька. В ванной бросающиеся в глаза чистые полотенца, но «образованный» англосакс, помыв руки, по-прежнему помахивал ими в воздухе, смешно растопырив пальцы. Однако помещение и здесь показалось тесным. Самым неприятным было то, что он снова оказался не один, вопреки тому, что ему обещали власти. К своему удивлению, он увидел здесь Шмидхена. «Виновник всех наших бед!» — негодовал Локкарт. Судя по газетам, Шмидхен не уподобился притворщику Берзиню и угодил в тюрьму, но за то, что удостоверение, выданное Локкартом Шмидхену, каким-то образом попало в ЧК, англичанин считал виновником только латыша. Тридцать шесть часов Локкарт и Шмидхен провели вместе, не проронив ни слова; потом Шмидхена увели. Локкарт снова задумался: что означает присутствие Шмидхена здесь? Ошибка ЧК? Хитрая игра? Кто вообще этот Шмидхен? Ведь хвастался, что он близкий человек к Берзиню, а вот кремлевский командир у большевиков в почете и славе, а Шмидхен в тюрьме. Ответов не находил. Только стал думать о том, что эти чекисты не столь уж просты, как он полагал раньше, и что, вероятно, он опрометчиво сказал Петерсу, что чекисты далеко не мастера дела…
Самое неприятное началось после того, как Локкарт узнал от часовых, что именно из этой предсмертной обители в последний путь несколькими днями раньше увели Белецкого. Локкарта бросало то в жар, то в холод. Знать, что ты живешь в комнате, откуда предшественника повели на смерть, — что может быть страшнее!
Страхи и панику консула заметил Петерс: как бы чего с этим героем не случилось до суда! Да и дело не надо было осложнять — Локкарта приходилось беречь, как берегут того, кто наделал множество долгов и не прочь бы скрыться, не расплатившись, даже в небытие.
Петерс посетил консула. В тот же день Локкарт внес в свой дневник свежие впечатления. Петерс «охотно беседовал об Англии, о войне, о капитализме, о революции. Он рассказывал мне об удивительных событиях своего революционного прошлого. Показывал мне на своих руках следы пыток, которым его подвергали в тюрьме при царском режиме. Ни одна черта его характера не свидетельствовала о том, что он был таким бесчеловечным чудовищем, каким его много раз описывали». Его возражение против слова «чудовище» в отношении Петерса не было протестом против «Таймс», а скорее, это было просто для очистки своей совести.
Когда в следующий раз Петерс открыл двери временной обители Локкарта, последний услышал, что баронесса освобождена и ей разрешены свидания с ним, Локкартом. В первый момент Локкарт даже не обрадовался: чекисты вполне могли ее освободить, если она работает на них.
— Моя весть, как вижу, не вызвала у вас энтузиазма, — сказал Петерс. — Но мы сделали все, что могли. Сомнения в отношении Бекендорф выяснились. Порадуйтесь с нами, господин Локкарт.
А тот все не мог отделаться от мысли, что этот «странный человек», второе лицо в ЧК, освободил Муру лишь для того, чтобы затеять новые козни.
Вечером Локкарт записал в свой дневник: «Я получил вещественное подтверждение освобождения Муры в виде корзины с платьем, книгами, табаком и такими предметами роскоши, как кофе и ветчина, а кроме того, длинное письмо… Джейк лично запечатал его печатью ЧК и пометил на конверте своим размашистым почерком: «Прошу передать адресату, не вскрывая. Я читал письмо». Это странный человек!»…
Допросы прекратились, Локкарт почувствовал облегчение. Большевистские же газеты не унимались и раздражали его по-прежнему. Он их не брал бы и в руки, но инстинктивно хотел узнать, что ему еще предстоит выдержать: им овладевал страх перед неизвестностью. Локкарт полагал в свое время, что Россия может стать частью цивилизованной Европы, теперь же ему казалось, что так никогда не будет, что эта страна — сорвавшийся с цепи колосс азиатчины.
Локкарту разрешили гулять по территории Кремля, в котором он раньше никогда не был. Локкарт вступал в разговоры с караульными, которые его конвоировали в этих прогулках. Это были разные люди: русские, латыши, венгры. Однажды Локкарт спросил конвойного, что тот думает о его участи, и услышал, что в караульной команде держат пари из расчета два против одного, что он будет все же расстрелян… Локкарт потерял интерес к дальнейшим расспросам.
Он все же сделал для себя маленькое открытие: эти безграмотные мужики, его конвоиры, думали на удивление логично. Если на них насылали смерть, то они готовы были ответить тем же. К этому заключению вела Локкарта и недавняя история с американцем Бари, чуть не закончившаяся трагически.
А все началось с того, что в марте ВЧК раскрыла организацию, занимавшуюся вербовкой и отправкой бывших офицеров на Дон, к Каледину и Корнилову. Тогда арестовали и янки — бизнесмена В. Бари, игравшего, как утверждали газеты в Москве, большую роль в этой организации. Американское генконсульство, естественно, вступилось за Бари и официально за него поручилось. Бари был освобожден до суда и… скрылся. На суде, по данным большевиков, преступность Бари была доказана, и его приговорили к расстрелу. Если бы Бари не сбежал, то его кости давно уже покоились бы в земле…
Правда, генконсулу Девитту Пулю вся эта история обернулась большой неприятностью: большевики ему выразили недоверие[25], хотя и не предложили убраться из страны. Сравнив свое положение со случаем Бари, Локкарт не смог сделать для себя утешающего вывода…
Наступили мрачные осенние дни с нудными дождями. Мокрый ветер завывал у кремлевских стен. Локкарт не гулял, предпочитал раскладывать пасьянс. За этим занятием и застал его однажды Петерс, который снова заговорил о собрании в американском консульстве 25 августа. Не пожелал бы Локкарт во имя истины все же прояснить характер собрания? Нет, он не желал! Снова говорил о своей безгрешности, о предвзятости ЧК. Вопрошал: мол, какой здесь заговор, когда в нем один человек? Ваши газеты прожужжали уши:
