Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Поль умилился, утер набежавшую слезу и придвинул к себе зачетку — «отлично».

«Французский язык у нас вела одна очень интеллигентная дама. И я честно скажу, что мы ее интеллигентностью пользовались, — позднее каялся другой однокурсник Георгий Епифанцев. — «Можно выйти?» — «Да, пожалуйста». Поднимается второй: «А мне разрешите выйти?» — «Идите»… Она, в силу своей интеллигентности, просто не могла отказать, хотя, наверное, знала, что мы не выходили, а уходили с занятий. И когда в аудитории оставалось уже совсем немного людей, она обращалась к Высоцкому: «Ну а вы, Володенька, я надеюсь, останетесь?» И он занимался один, как будто предчувствовал, что французский язык ему еще пригодится».

Русскую литературу преподавал милейший Абрам Александрович Белкин, авторитетнейший специалист по Достоевскому. Приступая к занятиям, он обращался к студентам — и все затихали. Именно Белкин в 1958 году привел в Школу-студию Андрея Донатовича Синявского как специалиста по русской советской литературе первой половины XX века. Синявский объяснял, что стал работать в мхатовском училище «в силу случайных обстоятельств».

«Пришел к нам такой немного странный человек, — рассказывала Марина Добровольская, — молодой, но уже с бородой. Глаза тоже странные: не поймешь, на тебя смотрит или нет… И говорит очень тихо, с расстановкой, немного растягивая слова. Сразу же — ощущение доброты и доверия… Но самое главное — что говорит! Называет имена, которые мы не знали. Рассказывает о вещах, которые мы не читали… Бунин, Цветаева, Ахматова… Мы узнаем, что муж Ахматовой, Николай Гумилев, был расстрелян, а сын репрессирован… У нас были не только лекции, но и беседы. Синявскому можно было сказать, что Бунин тебе ближе, чем Горький… Только он всегда требовал, чтобы твое мнение было обосновано. Почему нравится? А почему не нравится? Синявский учил нас мыслить….»

Рассказывая им о Булгакове, он мельком вспомнил, что хранительницей рукописи его великого и пока неопубликованного романа «Мастер и Маргарита» является вдова писателя Елена Сергеевна.

— А почитать его можно? — заинтересовались студенты.

— Не знаю, — смутился Синявский, не зная, не выдает ли он чью-либо тайну. — Кажется, она иногда разрешает почитать. Но у себя дома. На руки нет, не дает.

Можно только представить, сколько времени и сил потратили энергичные мхатовские студенты Епифанцев и Высоцкий, чтобы «выйти на след» таинственной Елены Сергеевны и, заручившись необходимыми рекомендациями, уговорить ее разрешить им прочитать легендарный роман.

Но с тех пор Владимир, отвечая на вопрос о самом любимом писателе, неизменно отвечал: «Михаил Булгаков».

Один из наиболее одаренных критиков своего поколения Андрей Синявский, по мнению многих, оказал серьезное влияние на формирование внутреннего мира Высоцкого. Тогда мало кто знал, что скромный преподаватель театрального училища и научный сотрудник Института мировой литературы «скрывал свое истинное лицо» под псевдонимом «Абрам Терц» и был первым советским литературным диссидентом, осмелившимся передать свои прозаические опыты (без разрешения!) западным издательствам.

А вот лекции Синявский, вспоминали студенты, читал очень скучно. Чувствовалось, что к своему курсу — «советская литература» — он был равнодушен. Зато как человеку, попавшему в новую среду, его, прежде всего, интересовали его студенты. Он впервые оказался в окружении ярких творческих индивидуальностей и пристально к ним присматривался. Даже приходил на их экзамены по специальности, с удовольствием смотрел «капустники». А потом случайно проговорился о своей тайной любви к блатному фольклору.

«Когда группа Высоцкого сдавала экзамен по русской литературе, — вспоминала жена Синявского Мария Васильевна Розанова, — подошли к нему студенты и сказали: «Андрей Донатович, мы знаем, что вы любите блатные песни, пригласите нас в гости, и мы будем вам целый вечер петь». И вот пришла целая куча студентов: там был Жора Епифанцев, Высоцкий, Гена Ялович. И они действительно замечательно пели. Настолько замечательно, что я позвала их еще раз. И как-то мы их очень полюбили, они полюбили нас…»

Среди «шлягеров» той поры особым успехом пользовался драматический дуэт Высоцкого и Яловича.

Один: Я вышел в сад весенний прогуляться.

Стоит она…

Другой: Стоит одна?

Один: Не в силах воздухом весенним наслаждаться Он подошел и речь завел:

«Нельзя ли с вами прогуляться?»

Другой: Она в ответ…

Один: Она в ответ сказала: «Нет».

И не мешайте мне другого дожидаться!

В непринужденной домашней обстановке Андрей Донатович разошелся-раздухарился и затянул с Машей свои заветные — «Там девочки танцуют голые», «У ней такая маленькая грудь…», «Алешка жарил на баяне, гремел посудою шалман. В дыму прозрачном, как в тумане, плясал одесский уркаган…». Как жаль, что тогда, в конце 50-х, магнитофоны были наперечет. В прямом и переносном смыслах.

Вне аудиторий Синявский раскрылся перед своими студентами совершенно неожиданными гранями, поражая их парадоксальностью суждений. Особенно когда речь заходила о Пушкине. Может быть, молодой преподаватель обкатывал на них «устную версию» своей, еще не написанной, главной книги «Прогулки с Пушкиным»? Он говорил:

— Ребята, мне обидно за Пушкина. В массовом сознании он — памятник на одноименной площади. А в моем представлении Александр Сергеевич — личность очень светлая и внутренне радостная. Пушкин в широком смысле — это смеющийся гений. На фоне достаточно трагичных фигур русской литературы — унылой и скорбной… Да-да, — Андрей Донатович подчеркивал, чуя зреющий ропот, — унылой и скорбной, Но даже само имя «Пушкин» заставляет улыбнуться. А у нас читают из Пушкина лишь «Клеветникам России» и превращают его в сурового и строгого ментора. Делать из него «охранителя» — простите, противоречит самой природе Поэта… Ведь настоящий литератор — нарушитель. Писатель обязан переступать запретную черту. И не поучать, а сострадать…

Близкие к Высоцкому люди говорили, что «Володина культура и то, что под конец можно назвать его эрудицией, — это заслуга Синявского. Ни от одного человека Володя не воспринял так много, и никому он так не доверял…

Преподаватели специальных дисциплин в Школе-студии были особой кастой. Среди них выделялась Елизавета Григорьевна Волконская-Никулина. Кто же еще мог преподавать «манеры», как не настоящая графиня, представитель древнего рода? Статная, породистая дама — в старинных украшениях, руки в перстнях. Ее сравнивали с Идой Рубинштейн с известного портрета Серова, чуть постаревшую и поседевшую. Коротко стриженная, нос горбинкой, длинные пальцы, папиросы «Беломор». Остроумная, элегантная. «Мальчишки млели. Мы восхищались», — не скрывала Тая Додина.