Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - Павел Федорович Николаев

Пьянства в домосковской Руси как порока, разъедающего народный организм, не было. Употребление алкогольных напитков состовляло веселье, удовольствие. Отсюда известное выражение, приписываемое великому князю Владимиру: «Руси есть веселье пити, не можем без того быти».

До середины XVI века на Руси свободно варили различные питья, платя за это определённую пошлину. Изготовленные напитки употреблялись в семье или на братчинах. Местом последних обычно были корчмы, широко распространявшиеся в южных и западных районах. Оттуда эти заведения постепенно перешли в глубинку. Суздаль, Владимир и Москва долго отставали в этом плане.

Московские князья на первых порах стремились предотвратить распространение пьянства. Свидетельства об этом оставили иностранцы, побывавшие в городе. Альберт Кампензе писал в 1523 году: «Эта народная слабость принудила государя их [хмельные напитки] запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление пива и другого рода хмельных напитков, исключая одних только праздничных дней. Повеление сие, несмотря на всю тягость онаго, исполняется московитянами, как и все прочие, с необычайною покорностию».

Кстати, пагубное влияние на москвичей оказывали именно иностранцы. Князь Василий III, чтобы оградить своих подданных от опасного поветрия, поселил иноземцев за Москвой-рекой, в южной части города. Эта территория была огорожена высоким деревянным забором и получила характерное название Налей (Налейка, Наливайка). Адам Олеарий так объяснял его: «Это название произошло оттого, что иностранцы, проживавшие в Москве, гораздо больше предаются пьянству».

Но сын Василия, Иван Грозный, опустошивший и разоривший землю, которую обязан был боготворить, не только развязал открытую войну против собственного народа, но и положил краеугольный камень в развращение его. Не довольствуясь открытым насилием, Иван IV прибегнул к скрытному – он отменил свободное изготовление напитков, сделав это монополией государства.

Вернувшись в 1552 году из покорённой Казани в столицу, Грозный приказал построить на Балчуге (местность у современного Москворецкого моста) первый кабак, постоялый двор для продажи напитков. Это заведение так полюбилось царю-растлителю, что из Москвы последовали предписания наместникам областей повсюду пресекать свободную торговлю питьями (кормчество) и заводить царские кабаки. С появлением кабаков возникла и откупная система на продажу питий, ещё более усугубившая бедствия трудового народа.

Вот характерное свидетельство того времени. «Бога ради, государь, – обращался к царю новгородский владыка, – потщися и помысли о своей отчине, о Великом Новгороде, что ся ныне в ней чинить. В корчмах беспрестанно души почивают без покаяния и причастия, в домах и на путях и торжищах убийства и грабления, прохода и проезда нет».

Сегодня, из нашего далёка, отчётливо сознаёшь, что никакие так называемые «заслуги» Грозного не искупают его преступлений перед русским народом, самым страшным из которых оказалось его нравственное и физическое растление. Оценивая деятельность Ивана IV на питийном поприще, И. Г. Прыжков с горечью отмечал: «Мы знаем, что у греков и римлян, у германцев и даже у татар – везде питейные дома были в то время и съестными домами. Такова была и древнеславянская корчма, где народ кормился. Теперь на Руси возникают дома, где можно только пить. Чудовищное появление таких питейных домов отзывается на всей последующей истории народа».

Учреждение царских кабаков означало фактическое введение государственной монополии на производство и продажу спиртных напитков. Поэтому кабаки начали быстро распространяться. В конце 1580-х годов Флетчер отмечал, что уже в каждом большом городе стоял кабак. К счастью для Руси, она ещё не изобиловала крупными населёнными пунктами и зараза алкоголизации страны росла сравнительно медленно, но… неуклонно. Своим нововведением Иван IV, ставший вскоре Грозным, оказал пагубную услугу своей отчине.

«Мятеж у царской постели»

В начале весны 1553 года Иван IV внезапно заболел. «Огненный недуг» жёг и мучил царя десять дней. 11 марта дьяк И. М. Висковатый (иностранцы называли его русским канцлером), считая состояние царя безнадёжным, предложил ему подписать завещание, по которому русский престол передавался царевичу Дмитрию, четырёхмесячному сыну государя.

Преодолевая немощь, Иван дал согласие. Подписанное завещание надо было утвердить целованием креста. Из 12 членов Боярской думы 10 присягнули младенцу безоговорочно.

Церемонию принятия присяги вели И. М. Висковатый и В. И. Воротынский. Это дало повод Д. И. Шуйскому отказаться от целования креста. Боярин заявил, что князь Воротынский и дьяк Висковатый слишком худородны, чтобы принимать у него присягу. Другие бояре не захотели присягать «пелёночнику», потребовав передать престол двоюродному брату царя Владимиру Андреевичу Старицкому

Последний вёл себя вызывающе. На уговоры Воротынского вскричал:

– Как ты смеешь ругаться со мной?!

– Тебе служить не хочу – ответил князь, – а за них, за государей своих, с тобой говорю, а будет где доведётся по их повелению и драться с тобою готов.

Воротынский интуитивно почувствовал: дело идёт к захвату власти Старицким, что и подтвердил позднее князь Семён Лобанов-Ростовский на учинённом царём следствии:

– Как государь недомогал, и мы все думали, как нам быти. А ко мне на подворье приезживал ото княгини Офросиньи[13] и от князя Володимера Ондреевича, чтобы я поехал ко князю Володимеру служити, да и людей перезывал.

Словом, у постели умиравшего (как казалось многим) Ивана IV схватились две враждебные друг другу группировки бояр. Но именно в этот момент царь превозмог «огненный недуг» и бросил схватившимся в непримиримом споре:

– Измена будет на ваших душах!

Сказал это твёрдо и осознанно. Не ожидавшие такого чуда (выздоровления государя), «оппозиционеры» сразу сникли и принялись наперебой присягать Дмитрию. Летописец отмечал: «Бояре все от того государского жестокого слова поустрашилися и пошли целовать крест».

Выздоровление Ивана IV было таким же неожиданным, как и сама болезнь. У противников Грозного это всегда вызывало подозрение, и они обвиняли царя в лицедействе. Их позиция вполне объяснима: авторство летописного рассказа о «мятеже у царской постели» принадлежит самому Ивану IV – это одна из его вставок в Царственную книгу, в которой описывается его правление.

Сомнительно и повествование летописи о внезапном выздоровлении царя. «Железный» аргумент по этому поводу приводит И. М. Пронина: «Со смертного одра Ивана мог поднять только Бог, только его долг перед ним… И Иван встал».

К этой смелой сентенции можно добавить только одно: встал на горе земле русской.

Царские дети

Каждый смертный жаждет продлить себя в потомках. Это естественное стремление особенно характерно было для коронованных особ, стремившихся сохранить трон за своими наследниками.

У царя Ивана IV было шесть детей от первой жены – его «юницы» Анастасии: три девочки (Анна, Мария, Евдокия) и три