Хелен Раппапорт - Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни
Английское издание «Англо-рашн», хоть и несколько язвительно, дало отпор возрастающему осуждению несчастной царицы, со всех сторон направленному на нее за то, что она не смогла родить наследника, и выступило в поддержку женщины на российском троне:
«Царица вновь не проявила почтения к салическому закону и разочаровала российское население, имеющее такое стойкое предубеждение против наследования по женской линии, которое вылилось даже в неприязнь, граничащую с ненавистью, по отношению к матери, осчастливленной еще одной дочерью… однако продемонстрировало слабое знание законов природы и истории, которое гласит, что «совершенная женщина, одаренная от рождения многими добродетелями», есть «венец природы», а правление женщины-монархини зачастую оказывается спасением для ее подданных, представляя собой период наивысшего материального и социального процветания»[252].
Теперь уже и в иностранную прессу просочились слухи о том, что влияние Филиппа на императорскую чету простиралось значительно дальше только «психических методов исцеления» для успешного зачатия сына, что Николаю пришлось даже подвергнуться «гипнотическим опытам», в ходе которых Филипп «вызывал дух Александра III, предсказывал будущее, а также внушал царю те или иные решения, касающиеся не только внутренних, но внешних дел государства»[253]. Репутации Филиппа был нанесен непоправимый ущерб, в его адрес все чаще звучали обвинения в шарлатанстве и вмешательстве в государственные дела, так что дальнейшее его пребывание при российском императорском дворе стало невозможным. Николаю II и Александре Федоровне очень не хотелось расставаться с ним, но в конце 1902 года Филипп вернулся во Францию. Он увез с собой щедрые подарки от своих благодарных монарших покровителей, в том числе автомобиль «Серполле»[254]. В свою очередь, Филипп подарил Александре икону с небольшим колокольчиком, который, как он сказал ей, должен был звонить, если в ее комнату входил кто-то, желающий ей зла. Она также хранила на память о нем рамку с засушенными цветами, которую Филипп подарил ей. Этих цветов, как он утверждал, коснулась рука Спасителя. Затем он уехал, оставив последнее дарующее призрачную надежду предсказание: «Когда-нибудь у вас будет еще один друг, как и я, который будет говорить с вами о Боге»[255].
Поток порицаний в адрес царицы, так и не сумевшей подарить супругу сына, а престолу – наследника, не прекращался. А после «выкидыша», случившегося в 1902 году, начали ходить слухи, что Николая пытаются уговорить развестись с Александрой, так же, как ранее Наполеон в 1810 году, после четырнадцати лет брака, развелся с императрицей Жозефиной, так как та не родила ему сына. Поговаривали даже, что царь собирается отречься от престола, если его следующим ребенком опять будет дочь. Положение царицы в России становилось «весьма шатким». Ходила молва, что Александру охватила «глубокая и неизбывная тоска, потому что она уже не надеется больше снова стать матерью», но при этом ее желание родить наследника превратилось «почти в манию»[256]. Между тем за рубежом возрастало сочувствие к четырем царским дочерям, о которых российская общественность как-то постоянно забывала. Это было иронически подмечено, например, в следующей язвительной шутке, опубликованной в прессе Питтсбурга в ноябре 1901 года:
Миссис Гасуэлл: «У российского царя теперь четыре дочери».
Мистер Гасуэлл: «Да, малютки-цардинки»[257].
* * *1903 год был очень важным для семьи Романовых. Он начался с празднования двухсотлетия основания Санкт-Петербурга. В одно из редких появлений царской четы на дворцовом празднестве (как оказалось, последнее на ближайшие несколько лет) Николай и Александра были в центре всеобщего внимания на большом костюмированном балу, тоже оказавшемся последним таким балом императорского двора. Александра выглядела великолепно, на ней был богато украшенный костюм царицы Марии Милославской из тяжелой золотой парчи и громоздкая корона (ей было во всем этом довольно-таки неудобно). Своим видом она затмевала стоявшего рядом мужа, одетого в костюм своего любимого царя, Алексея I. Александра казалась прекрасным видением, «византийской Богоматерью, сошедшей с драгоценных икон кафедрального собора»[258]. Но одновременно она была и воплощением самодержавной недоступности, и здесь, среди всего великолепия высшего света Санкт-Петербурга, это только подчеркивало их с Николаем полную оторванность от простых русских людей. Позднее, летом того же года, русский народ, однако, был вознагражден очень редкой возможностью лицезреть императорскую чету, которая отправилась в паломничество в надежде вымолить сына.
Перед отъездом во Францию Филипп посоветовал им просить о заступничестве перед Господом святого Серафима Саровского, чтобы у них родился сын. Была, правда, одна загвоздка: святого с таким именем не было в святцах Русской православной церкви. Начались лихорадочные поиски, и в конечном итоге было установлено, что монах Дивеевского монастыря в Сарове, что в Тамбовской области, в 250 милях (403 км) к востоку от Москвы, был почитаем в этой местности как чудотворец. Но ни одно из его чудес не было подтверждено официально, а сам Серафим был уже семьдесят лет как в могиле. Когда его гроб вскрыли для осмотра тела (которое у святых остается чудесным образом нетленным) и проведения испытания святости путем теста кислотой, то новый святой этой проверки не прошел. Его останки были вполне подвержены тлению.
Однако Николай, как император, обладал полномочиями приказать причислить этого неизвестного чудотворца к лику святых, невзирая на состояние его мощей. Митрополит Московский посчитал своим долгом найти способ подтвердить святость Серафима, который «явил множество чудесных исцелений, совершенных там, где покоятся его мощи, в том числе чудодейственность земли, в которой он покоится, камня, на котором он молился, и воды из колодца, который он вырыл, благодаря которым многие верующие получили чудесное исцеление»[259]. Как отметила Елизавета Нарышкина, затея объявить Серафима святым рассматривалась как прямое следствие привязанности Александры к ее новому «другу»: «Было трудно отличить, где заканчивается Филипп и где начинается Серафим»[260]. В феврале 1903 года митрополит наконец дал разрешение на канонизацию.
Оставив своих дочерей на попечение Маргаретты Игар, Николай и Александра поехали в Саров, где в это время стояла сильная жара, чтобы принять участие в официальной церемонии. Вместе с императорской четой туда отправились сестра Николая Ольга, Мария Федоровна, Элла и Сергей, а также Милица и Стана. Николай прекрасно осознавал, что церемония канонизации как акт коллективного проявления религиозных чувств послужит важной цели укрепления его самодержавной власти. Кроме высокопоставленных гостей, на церемонии присутствовали около 300 000 православных паломников, которые заполонили Саров, поднимая огромное облако пыли по дороге к святыням. Полчища слепых, больных и увечных, все в надежде на чудо, толпились возле своего молодого батюшки и пытались поцеловать его руку. В атмосфере, исполненной мистического религиозного рвения, под непрерывный звон колоколов, царская семья провела три дня, выстаивая долгие церковные службы, часто более трех часов подряд, при изнуряющей жаре[261]. Несмотря на боль в ногах, Александра простояла все службы с глубоким благочестием и без жалоб. Неистовая вера, которую проявили в Сарове многие паломники, питала ее непоколебимую убежденность в священной, нерушимой общности царя и народа. Николай помогал нести гроб, в котором покоились святые мощи Серафима, во время литургии на церемонии канонизации, состоявшейся 19 августа. Кульминацией торжеств стало погребение мощей в специально построенной усыпальнице в честь преподобного Серафима Саровского. А вечером, в знак искренней веры и глубокого почитания, Александра и Николай отправились одни к берегу реки Саров и совершили омовение там, где однажды искупался сам Серафим. Как и велел Филипп, они погрузились в священные воды в надежде, что они будут осенены благодатью и смогут родить сына.
* * *Осенью 1903 года семья Романовых совершила визит в Дармштадт для участия в свадебных торжествах в честь бракосочетания принцессы Алисы Баттенбергской и греческого принца Андрея[262]. Эрни и Даки, совместная жизнь которых не задалась с самого начала, к тому времени уже, к сожалению, расстались и развелись. Однако Эрни безмерно любил свою восьмилетнюю дочь от этого брака, Элизабет, которая проводила шесть месяцев в году с отцом. После свадьбы два семейства отправились в Вольфсгартен, чтобы отдохнуть там в уединении. Ольга и Татьяна с удовольствием играли со своей кузиной. Они вместе катались на велосипедах, ездили на пони или ходили собирать грибы и ягоды. Элизабет была странным, как будто нездешним ребенком с ангельской внешностью – глазами, полными печали, и ореолом темных кудрявых волос, что так не вязалось с ее душевностью и живостью натуры. Элизабет сильно привязалась к своей «маленькой кузине» Анастасии, всячески опекала ее и хотела забрать ее с собой в Дармштадт[263].
