Леонид Млечин - Холодная война: политики, полководцы, разведчики

«Конечно, были отдельные руководители, которые в последний момент хотели прибегнуть к китайскому варианту (подавление выступлений студентов на площади Тяньаньмэнь), — вспоминал Клаус Гизи, бывший министр культуры ГДР. — Члена политбюро Миттага, который был правой рукой Хонеккера, я считал способным на это, но в общем, по моим впечатлениям, никто не был готов пойти на это. Режим пал сам, как подточенный термитами дом. Он высится перед вами в полном великолепии, но стоит к нему прикоснуться, как сыплется штукатурка, все рушится, и вы, онемев, стоите перед кучей мусора».

Никто не ждал этого! Недавний канцлер ФРГ Гельмут Шмидт еще 22 сентября 1989 года, выступая от имени Социал-демократической партии, говорил:

— Беспорядки в Восточной Германии могут поставить под угрозу весь процесс реформ в Восточной Европе. Немецкий вопрос решится только в следующем столетии.

Диктатуры всегда кажутся сильнее, чем они есть на самом деле.

В глазах Запада, прежде всего для людей того поколения, ГДР немногим отличалась от Федеративной Республики. Более того, социалистическое государство было свободно от общества потребления и считалось высокоморальным обществом. Вместе с тем западные немцы высокомерно посмеивались над авторитарной устарелостью социалистической системы. На этом фоне они лучше смотрелись.

9 ноября 1989 года было первым днем, когда весь мир впервые в послевоенные времена испытал симпатию к немцам. Мир даже удивился, что и немцы способны испытывать какие-то искренние человеческие чувства. Для большинства берлинцев это была бессонная ночь счастья. Никогда еще — ни до этого дня, ни после — восточные и западные берлинцы не были так рады друг другу. Эйфория — так можно было сказать о настроениях берлинцев.

Днем 10 ноября берлинцы собрались на площади перед сенатом Западного Берлина, где когда-то Джон Кеннеди произнес свою знаменитую речь. Теперь выступали канцлер Гельмут Коль, министр иностранных дел Ганс Дитрих Геншер, правящий бургомистр Вальтер Момпер. Самым знаменитым оратором был Вилли Брандт, который был бургомистром Западного Берлина во время возведения Берлинской стены.

В городе творилось нечто невообразимое. Никто не работал. Народ ликовал. Улицы были забиты машинами. Все ехали в сторону Западного Берлина. Каждый гражданин ГДР получал в Западной Германии сто марок (тогда это было пятьдесят пять долларов) в подарок. Оттуда возвращались поздно вечером с подарками и грошовыми покупками. Дети сладостно жевали бананы — то был символ западной роскошной жизни. Все урны были забиты банановой кожурой.

Западный Берлин был благодушен и спокоен. В кондитерских пили кофе с пирожными пожилые дамы, демонстрирующие завидную осанку. Восточные немцы зачарованно разглядывали жизнь другого Берлина. Они столько лет жили словно за глухим забором и не знали, что там, у соседа, за стеной. Они приникали к витринам, прикидывая, что купят в первую очередь, когда у них появятся настоящие западные марки.

Несколько служащих пограничной полиции, которых оставили у Бранденбургских ворот, индифферентно наблюдали за полчищами туристов, которые фотографировались для семейных альбомов. Стену больше никто не охранял. Наблюдательные вышки опустели. Злобных служебных собак заперли в вольерах.

Когда Бог создал немцев, Он дал им в компаньоны немецкую овчарку. И каждый критический поворот в немецкой истории как-то отражался на судьбе немецких овчарок. Когда Гитлер, недовольный немецким народом, застрелился в бункере, он не только оставил народ без фюрера, но и немецкую овчарку без хозяина. Это обстоятельство вдохновило Гюнтера Грасса на роман «Собачьи времена».

Когда рухнула ГДР и бывший генеральный секретарь ЦК уже несуществующей партии Эрих Хонеккер, спасаясь от суда, уехал в Советский Союз, он оставил не только семнадцать миллионов немцев, но тысячи немецких овчарок. Они охраняли и дачный поселок политбюро в Вандлице, и все государство. Овчарки лишились всего из-за объединения Германии. На службе социалистическому государству находилось около пяти тысяч собак, правда, наряду с овчарками были и ротвейлеры, и шнауцеры. Что делать с этими собаками? Западные немцы решили, что собаки опасны для человека, поскольку они воспитывались без социального контакта с людьми.

В начале ноября 1989 года, когда в Восточной Германии начались первые демонстрации против режима Хонеккера, я разговаривал со знаменитой писательницей из ГДР Кристой Вольф. Ее дочь участвовала в такой демонстрации, даже попала в полицию. Уже было ясно, что ГДР на пороге больших потрясений. Я спросил у Кристы Вольф:

— Что теперь будет? Вы объединитесь с Западной Германией?

Она искренне возмутилась:

— Это вы в Москве только об этом и думаете. ГДР — это наше государство. Мы его сами создали и не откажемся от него.

Она вступила в Социалистическую единую партию Германии в 1949 году, но она не была коммунисткой. Она была патриоткой ГДР. Криста Вольф, или глава Союза писателей ГДР бывший солдат вермахта Герман Кант, взятый в плен на Восточном фронте, или некоторые другие интеллектуалы, видя все недостатки социалистической ГДР, верили в возможность ее развития и превращения в действительно гуманное общество. Они считали, что сумели освободить Восточную Германию от фашизма, от нетерпимости, от яда национального социализма.

Заместитель министра культуры ГДР Клаус Хёпке, который в нацистские времена был членом юнгфолька — детской нацистской организации, с изумлением рассказывал мне, что в Москве крупные советские чиновники его часто спрашивали:

— А правда, что у вас в политбюро есть евреи?

Клаус Хёпке отвечал:

— Гитлер отучил нас задавать такие вопросы.

До падения ГДР некоторые восточногерманские прозаики и поэты причислялись, возможно слишком поспешно, к числу оппозиционеров и диссидентов. После открытия архивов МГБ от них в ужасе отшатнулись, увидев, что их имена фигурируют в материалах госбезопасности. Ценители восточногерманской литературы чувствовали себя обманутыми и мстили недавним кумирам.

В социалистической Германии такие писатели, как Криста Вольф или Хайнер Мюллер, балансировали между истеблишментом и диссидентством. Читатели угадывали в их книгах скрытую критику режима, а начальство радовалось внешним проявлениям лояльности. В Восточном Берлине хотели иметь литературу мирового класса — еще одно доказательство своей правоты, еще один прорыв в мир. Успешные писатели удостаивались высших привилегий — квартир, дач, поездок за границу.

Восточногерманские либералы не ставили под сомнение право партии управлять страной, они только хотели подправить партию и ограничить ее всевластие. Они были не против абсолютизма, они хотели просвещенного абсолютизма.