Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Я сильно сомневаюсь, чтобы во всем этом присутствовала хоть капля “магии”. Имея долгие, долгие годы для изучения человеческой натуры в узких стенах тюрьмы и будучи настолько искусным лицемером, Мэнсон пришел, вероятно, к осознанию тех психических проблем, которые преследуют практически каждого из нас. Подозреваю, что все его “магические силы” — не более (но и не менее) чем умение говорить избитые банальности в нужное время нужным людям. Например, каждая бежавшая из отчего дома девушка наверняка испытывала определенные проблемы в общении с собственным отцом, тогда как всякий, попадавший на ранчо Спана, явно пытался найти, обрести там что-то недостающее или давно утраченное. Мэнсону оставалось лишь выяснить, что это такое, и предоставить человеку, по крайней мере, некое подобие желаемого — будь то суррогат фигуры отца, ослепительный религиозный символ, долгожданное принятие в замкнутую группу или уверенный в себе лидер, резко выделяющийся из толпы в нынешнее “время без лидеров”.

Другим инструментом Мэнсона были наркотики. Как стало ясно из показаний психиатров, данных в ходе судебных заседаний, ЛСД представляет собой не препарат, оказывающий прямое воздействие, но катализатор. Мэнсон весьма эффективно применял его, стараясь сделать своих последователей более податливыми, внедрить в их сознание определенные идеи, добиться от них “согласия”. Как рассказал мне Пол Уоткинс, Чарли всегда принимал меньшую дозу ЛСД, чем все остальные, чтобы не утратить лидерства.

Он использовал повторение. Постоянно поучая своих “учеников”, читая им лекции практически ежедневно, Мэнсон постепенно и систематически стирал многие сдерживающие факторы их психики. Как сам Мэнсон заметил однажды в зале суда, “можно убедить кого угодно в чем угодно, если все время только об этом и твердить. Может, человек и не поверит тебе на все сто процентов, но он будет опираться на твои слова, высказывая свое мнение, особенно если ему не на что больше опереться”.

В этом заложен еще один ключевой принцип, который принимал в расчет Мэнсон: наряду с повторением, он использовал изоляцию. На ранчо Спана не было газет, не было часов. Оборвав связи своей группы с остальным обществом, Мэнсон создал на этой вневременной территории свое собственное тесное сообщество, со своей собственной системой ценностей. Оно было замкнутым, целостным, самодостаточным — и постоянно конфликтовало с окружавшим его миром.

Он использовал секс. И еще была любовь, много любви. Не обратить на это внимание — значит не заметить одну из наиболее прочных связей, державших “Семью” вместе. Любовь основывалась на их обычаях делиться всем со всеми, их общих проблемах и удовольствиях, их отношениях с Чарли. Они были настоящей “Семьей” во всех смыслах этого слова, социологической ячейкой со своими братьями, сестрами и приемными детьми, вращавшейся вокруг доминирующей фигуры всезнающего, всесильного патриарха. Готовка пищи, мытье посуды, уборка, шитье — все те обязанности по дому, которые они ненавидели в собственных семьях, теперь исполнялись с готовностью, поскольку радовали Чарли.

Он использовал страх — и очень, очень эффективно. Овладел ли Мэнсон этой техникой в тюрьме или дошел до нее позднее, неизвестно, — но то был один из наиболее мощных инструментов его контроля над остальными. Возможно, в нем крылось и еще кое-что. Как заметил в своей статье в “Ньюсуик” профессор Стэн-фордского университета Филип Зимбардо, долго занимавшийся изучением преступности и производимых ею эффектов, “поднимая уровень страха вокруг себя, ты заставляешь свой собственный страх казаться более нормальным и социально приемлемым”. Собственный страх Мэнсона граничил с паранойей.

Он учил, что жизнь — лишь игра. Сегодня они будут вооруженными саблями пиратами, разрубающими пополам всякого, кто осмелится прыгнуть на палубу их воображаемого корабля; назавтра они сменят костюмы и превратятся в индейцев, крадущихся по следам отряда ковбоев, или станут ведьмами и чертями, творящими заклятия. Игра. Но за всеми масками скрывался один и тот же рефрен: "мы" и "они", кто кого. Как показал на суде доктор Хочман, “я полагаю, историей доказано, что простейший способ склонить кого-то к убийству — это убедить в том, что вокруг сплошные чужаки. Они это они, а мы — это мы, и они отличаются от нас”.

Фрицы. Япошки. Узкоглазые. Свиньи.

С помощью частой смены имен и ролей Мэнсон создал собственную банду шизофреников. Малышку Сьюзен Аткинс, певшую в церковном хоре и ухаживавшую за матерью, когда та умирала от рака, никак нельзя винить в том, что сделала Сэди Мэй Глютц.

Мэнсон вытащил на поверхность их латентную ненависть, их врожденную склонность к насилию садистского толка, сфокусировав их на едином общем враге, на истеблишменте. Он лишил жертвы личностей, превратив их в символы. Гораздо проще ткнуть ножом в символ, чем в живого человека.

Он преподал своим последователям абсолютно аморальную философию, которая полностью оправдывала любые их поступки. Если все хорошо, то ничего плохого не может быть. Если ничто не реально, а вся жизнь — лишь игра, тогда нет смысла сожалеть и раскаиваться.

Если им требовалось нечто, чего нельзя было отыскать в мусорных баках или в общей куче тряпья, они шли на воровство. Шаг за шагом. Попрошайничество, мелкие кражи, проституция, взломы, вооруженные ограбления и, наконец, без всякой выгоды для себя, лишь потому, что на это есть воля Чарли, а воля Чарли — это воля Сына Человеческого, последний шаг, окончательный акт пренебрежения к истеблишменту, наиболее позитивное доказательство их абсолютной приверженности идеям Мэнсона: убийство.

Шутники говорили: “Семью, которая убивает, не разлить и водой”. За черным юмором прячется истина. Знание о том, что ими нарушена самая строгая заповедь христианства, создавало узы, тем более крепкие, что это общее знание было их тайной, только их секретом.

Он использовал религию. Мэнсон не просто находил опору для многих своих постулатов на страницах Библии, но и часто давал понять, что сам является вторым земным воплощением Христа. У него были свои двенадцать апостолов, даже больше в несколько раз; не один Иуда, а целых два — Сэди и Линда; он уходил в пустыню, на ранчо Баркера; у него был и собственный Суд — во Дворце юстиции.

Он использовал также и музыку, отчасти потому, что и сам был неудавшимся музыкантом, но еще и потому, что, как Мэнсону должно было быть известно, именно музыка быстрее всего способна достичь сердец и умов молодежи.

Он использовал свое интеллектуальное превосходство. Мэнсон был не просто старше всех своих последователей, но и сообразительнее; он говорил лучше, чем они; лучше постигал основы, подспудный смысл событий и явлений. Обладая тюремным опытом и превосходной, никогда не изменявшей ему способностью менять личины, да еще и обязательным для сводника умением манипулировать людьми, Мэнсон без труда мог убедить своих наивных, впечатлительных последователей в том, что это не они “больны”, а отвергнувшее их общество. К тому же, именно это они и хотели услышать.