Сергей Куняев - Николай Клюев

Наконец, 9 октября сотрудником Томского ГО НКВД Чагиным был допрошен сам Клюев. Он заявил, что виновным себя не признаёт, ни в какой контрреволюционной организации не состоял и к свержению советской власти не готовился. Заявил, что убеждённый монархист, не желая вступать по этому вопросу ни в какую полемику со следователем. Признал (точнее, согласился с допрашивающим, очевидно, желая кончить всё это поскорее), что «действительно продал свои труды представителям иностранной буржуазии», что «знал, что на советскую власть должны рано или поздно выступить фашистские страны» и «был настроен пораженчески», но «в контрреволюционной организации не состоял», с членами «организации» беседовал о церковных делах, в разговорах «выражал недовольство соввластью»… Следователь как будто не слышал — перед ним лежали подробные показания остальных арестованных, складывающиеся в цельную картину.

«ВОПРОС: Следствием вы достаточно обличены. Что вы можете заявить правдиво об организации?

ОТВЕТ: Больше показаний давать не желаю».

Такого ответа не дал на допросах ни один из обвиняемых по так называемому «делу» «Союза Спасения России».

Подпись под протоколом уже почти невозможно разобрать — рука не слушалась.

В обвинительном заключении по делу № 12 301 за подписью капитана госбезопасности Овчинникова указано, что «Клюев виновным признал себя частично». А 13 октября датирована выписка из протокола № 45/10 заседания тройки управления НКВД Новосибирской области, постановившей: «Клюева Николая Алексеевича РАССТРЕЛЯТЬ. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать».

И, судя по документам, тюремной жизни поэту было отпущено ещё десять дней.

…Здание пересыльной тюрьмы в Томске, где сидели в своё время и Сталин, и Свердлов, и Киров, доживает свои последние дни перед скорым сносом. В старом корпусе № 1 есть карцер № 3, ныне не используемый по назначению. На двери карцера прикреплена табличка: «В этой камере с июня по октябрь 1937 года содержался поэт Клюев Н. А. (1884–1937)».

Сама камера размером в три квадратных метра с окошком для выдачи пищи. В углу у параши — кандальное кольцо, оставшееся ещё от царских времён. Запах тюрьмы не убивается даже свежей краской. Сгущенность воздуха такова, что кажется, вокруг тебя — души всех прошедших через эту камеру…

Едва ли Николай Алексеевич дожидался расстрела, как другие заключённые. Очевидно, он уже умирал.

«Выписка из акта» свидетельствует, что «постановление Тройки УНКВД от 13 октября месяца 1937 года о расстреле Клюева Николая Алексеевича» приведено в исполнение «23–25/Х 1937 г<ода>». Ни точный день, ни час приведения приговора в исполнение не указан, и вместо подписи сотрудника оперштаба — нечто неразборчивое.

Действительно ли его расстреляли на Каштаке, где сейчас стоит православный крест в память всех убиенных? Или он окончил свои дни в камере, и его, автоматически оформив «выписку», просто зарыли на кладбище, на месте которого сейчас стоят корпуса «Сибкабеля»? Странная бумага, не дающая нам окончательного ответа ни на один вопрос.

Проходит почти два года — и из Новосибирска в Томск направляется следующий документ:

«Начальнику Томского ГО НКВД.

В вашем районе отбывает ссылку ссыльный Клюев Николай Алексеевич. Срок ссылки ссыльному Клюеву закончился 2/11.39 года, об освобождении его из ссылки никаких сообщений нет. В трёхдневный срок сообщите в 1-й спецотдел НКВД, когда освобождён и куда выбыл. Если же ссыльный Клюев не освобождён, то немедленно освободить и выдать справку.

Зам. нач. 1-го спецотдела УНКВД НСО

ст. лейтенант госбезопасности Дасов.

Пом. оперуполномоченного Лушпий».

Эта бумага неопровержимо свидетельствует о том, что о конкретном масштабе террора, особенно в дальней провинции, представления не имели не только в Москве, но и в областных центрах. На местах ежовские подручные убивали людей, даже не огласив им приговора. Запрос пришёл в Новосибирск, очевидно, из Москвы в ту пору, когда Лаврентий Берия, сменивший Ежова на посту наркома НКВД, стал разбираться с теми делами, что успели натворить чекисты до него, по ходу событий выпуская из тюрем тех, кто не дал на себя показаний. 6 января 1939 года был расстрелян Сергей Миронов, внушавший своим подчинённым, что они, по сути, могут убивать кого угодно (через год получит свою пулю Роберт Эйхе). В областных управлениях НКВД дрожали мелкой дрожью, ожидая своей участи, и этот запрос лишь подлил масла в огонь страха и ненависти.

Ответа из Томска не было, во всяком случае, он не известен. О судьбе Клюева долгое время ходили легенды, самая живучая из которых гласила: он отбыл свой срок, освободился, выехал в Москву, но по дороге скончался от сердечного приступа на одной из станций. В 1939 году именно такую версию рассказывал Всеволод Рождественский Эриху Голлербаху. Владимир Чивилихин в своей книге «Над уровнем моря» даже называл конкретную станцию — Тайга, очевидно, по ассоциации со знаменитым кинофильмом 1930-х годов «Партийный билет», где эта станция упоминалась как место ссылки бывших кулаков.

В 1989 году в Вытегре и Москве распространилось письмо Нины Фёдоровны Шибаевой, которая писала, что Клюев якобы был освобождён, ибо пришли два взаимоисключающих приказа: расстрелять и освободить. Была составлена справка о расстреле, а сам Клюев отпущен. Добрался до Москвы, там снова был арестован и этапирован в Архангельск. Отец Нины Фёдоровны якобы служил в Архангельской тюрьме и рассказал дочери, что там-то Клюева и расстреляли.

На мой запрос Архангельское отделение ФСБ недвусмысленно ответило, что никаких сведений о Николае Алексеевиче Клюеве у них не имеется.

И сегодня мы наверняка знаем только то, что поэт окончил свои дни в Томске.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В конце 1950-х годов, в период всеобщей реабилитации, Иван Михайлович Гронский, отсидевший свои 18 лет, составлял реабилитационные справки для Военной прокуратуры. Но когда дело дошло до Клюева — категорически отказался за него хлопотать. Клюев остался для Гронского и личным его врагом, и врагом советской власти.

По делу 1937 года Клюев был реабилитирован военным трибуналом Сибирского военного округа в 1960 году, и для широкой публики это оставалось неизвестным вплоть до 1988 года, когда по запросу Комиссии по его творческому наследию он был, наконец, реабилитирован и по делу 1934-го. Это при том, что одного из его палачей, Николая Христофоровича Шиварова (который был арестован 27 декабря 1937 года и в июне 1938-го покончил с собой в лагере), трибунал Московского военного округа реабилитировал в 1957 году за отсутствием состава преступления (!). Томский же следователь Георгий Горбенко в 1939 году был отправлен на учёбу, в 1950-х работал директором Томского строительного техникума, в том же 1957-м ненадолго исключён из КПСС «за участие в репрессиях» и мирно скончался в своей постели в 1972-м.