Роберт Пейн - Ленин. Жизнь и смерть

Со всех концов России несметными тысячами в Москву стекался народ. Людские потоки устремились к Колонному залу. Утопая по колено в снегу, в двадцатиградусный мороз паломники выстраивались в длинные очереди. На улицах горели огромные костры, так люди пытались хоть немного согреться. Но это не спасало. В те дни над Москвой бушевали снежные бури. Очень многие не выдерживали холода и толчеи в этом бесконечном человеческом море и теряли сознание. На ноги были подняты все врачи, по городу сновали кареты «скорой помощи». Иногда в измученной, но покорной судьбе толпе кто-нибудь затягивал революционную песню, и народ ее подхватывал.

Поначалу было решено, что каждую ночь двери, через которые в Дом союзов текла очередь, будут закрываться. Но они оставались открытыми днем и ночью вплоть до вечера 26 января. Люди, попадавшие в Колонный зал, двигались, как автоматы, словно они оказывались под воздействием гипноза. С каменными лицами, не отрывая глаз от мертвого тела, они молча шли мимо гроба и, даже находясь почти у выхода, повернув головы назад, продолжали смотреть, как завороженные, на восковой лик, покоящийся на подушке. С мороза их дыхание поднималось вверх облачками теплого пара, и иногда эти пары так сгущались, что сквозь них было трудно разглядеть тело Ленина. Чтобы народ следовал цепочкой, не сбиваясь, пол застелили красной ковровой дорожкой. И тем не менее, как потом рассказывали очевидцы, находилось немало людей, которые, позабыв про красную дорожку, двигались вперед и натыкались на стену, как загипнотизированные.

Большинство из тех, кто пришел взглянуть на почившего вождя, никогда до этого его не видели. Они в безмолвии входили и так же в безмолвии выходили. Поэт Маяковский, вспоминая траурную процессию, тянувшуюся к Колонному залу, отмечал, что люди вели себя неестественно тихо, были вежливы друг с другом и преисполнены благоговения. Они не делали лишних движений, хотя бы для того, чтобы согреться. В поэме «Владимир Ильич Ленин» Маяковский описал чувства, которые он сам испытал, проходя через Колонный зал:

Мы  хороним самого земногоизо всех прошедших по земле людей.Он земной, но не из тех, кто глазомупирается в свое корыто.Землю, всю охватывая разом,видел то, что временем закрыто.Он, как вы и я, совсем такой же,только, может быть, у самых глазмысли больше нашего морщинят кожей,да насмешливей и тверже губы, чем у нас.

……

Кто сейчас оплакал бы мою смертишкув трауре вот этой безграничной смерти!Со знаменами идут, и так. Похоже —стала вновь Россия кочевой.И Колонный зал дрожит насквозь прохожен.Почему? Зачем и отчего?Телеграф охрип от траурного гуда.Слезы снега с флажьих покрасневших век.Что он сделал, кто он и откуда —этот самый человечный человек?

Так они шли, час за часом, день за днем, и было такое впечатление, что они могли бы так идти месяцами, бесконечно. Прорвалось глубокое религиозное чувство, еще живое в народной душе. Как будто была, наконец, удовлетворена ее потребность в священной жертве: Ленин почил, и народ обожествил его за это. За гробом они чтили его больше, чем при жизни. Пройдут многие годы, а люди все так же будут тянуться в мавзолей, чтобы поклониться своему божеству.

Надо сказать, большевистские вожди не ожидали столь могучего взрыва чувств у народа. По всей вероятности, они планировали захоронить тело Ленина 25 января. Во всяком случае, в провинциальных газетах сообщали, что похороны Ленина состоятся 25 января в четыре часа дня. Но число скорбящих не убывало. Их привозили в Москву поезда, и захлопнуть перед ними двери Дома союзов было просто немыслимо. Позакрывались фабрики и заводы: рабочие считали своим долгом отдать последнюю дань покойному. Время как будто остановилось в те суровые дни, когда дул пронизывающий ледяной ветер, свирепствовала пурга и на углах занесенных снегом улиц горели костры. Казалось, в том, что он умер зимой, в самое темное, самое тяжкое время года, был свой, таинственный смысл.

Крупская не отходила от гроба. В ее горестном молчании, отрешенности и неподвижности было что-то от надгробного изваяния. И те, кто нес почетный караул у гроба, тоже молчали, подавленные торжественной тишиной смерти. На их глазах около тела Ленина происходило рождение нового культа со всеми необходимыми ритуальными действами. Под сводами Колонного зала приглушенно слышались звуки революционных песен, которые доносились снаружи. Их пели многотысячные толпы, ожидавшие в очередях на улице.

26 января последние потоки траурной процессии прошли через Колонный зал. В тот день открылся II Всесоюзный съезд Советов. Прежде всего он официально воздал последние почести покойному вождю. С прощальными словами выступили Калинин, Крупская, Зиновьев, Сталин и другие. Когда Калинин закончил свою речь, заиграли «Траурный марш» Шопена. После этого выступила Крупская. Она говорила тихо, но отчетливо. Речь ее была коротка и трогала своей неподдельной искренностью:

«Товарищи, за эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумала всю его жизнь, и вот, что я хочу сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным. Никогда этого он не говорил сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее торжественную, минуту. Я говорю об этом потому, что это чувство он получил в наследие от русского героического революционного движения. Это чувство заставило его страстно, горячо искать ответа на вопрос — каковы должны быть пути освобождения трудящихся? Ответы на свои вопросы он получил у Маркса. Не как книжник подошел он к Марксу. Он подошел к Марксу, как человек, ищущий ответа на мучительные настоятельные вопросы. И он нашел там эти ответы. С ними пошел он к рабочим.

Это были 90-е годы. Тогда он не мог говорить на митингах. Он пошел в Петроград в рабочие кружки. Пошел рассказывать то, что он сам узнал у Маркса, рассказать о тех ответах, которые он у него нашел. Пришел он к рабочим не как надменный учитель, а как товарищ. И он не только говорил и рассказывал, он внимательно слушал, что говорили ему рабочие. И питерские рабочие говорили ему не только о порядках на фабриках, не только об угнетении рабочих. Они говорили ему о своей деревне.

…Мы вот теперь много говорим о смычке между рабочими и крестьянами. Эта смычка, товарищи, дана самой историей. Русский рабочий одной стороной своей — рабочий, а другой стороной — крестьянин. Работа среди питерских рабочих, разговоры с ними, внимательное прислушивание к речам дало Владимиру Ильичу понимание великой мысли Маркса, той мысли, что рабочий класс является передовым отрядом всех трудящихся и что за ним идут далее трудящиеся массы, все угнетенные, что в этом его сила и его залог победы».