Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙI

1/13 июня 1892. Понедельник. Коци.

Сегодня утром, в девять часов, должно было сняться судно — обратно в Оосака, и мы на нем; встали мы рано–прерано; и христиане собрались; напились чаю, даже позавтракали печеной рыбой, вчера изловленной Сунгано и принесенной еще живою; попрощались с братьями и сестрами, которые несмотря на дождь огромною процессию отправились провожать нас — но, увы! все оказалось напрасным! Не успели мы подъехать к месту, где снять в лодку, как встретил нас вестовой из пароходной конторы: «Пароход не успел нагрузиться и потому уходит завтра утром»; так мы и повернули всею процессию обратно в церковный дом, где ныне и чертится сие, в десятом часу дня. Таким образом еще день потерян, а между тем, так нужно спешить по Церквам, чтобы до каникул осмотреть хоть приход о. Оно. Впрочем, не радостно будет ныне и в Токио прибыть: разрушил там своею заносчивой неумелостью этот самодур о. Глебов Семинарию; здесь же, час тому назад, получено известие, что двадцать два ученика младшего курса Семинарии оставили ее: ученик Исохиса краткой запиской извещает о том своего отца. Не успели, не нашлись образумить ребят, и Семинария осталась почти без учеников! Эх, не на кого возложить воспитательную часть — во всей Церкви нет человека для того. Господи, пошли!

Целый день рубил дождь. Приходил поговорить сосси Миядзи Мохей, выгнанный недавно из Токио, как сам признался; убеждал его оставить дела правления Правительству, самому же сделаться христианином и служить водворению христианства в Японии; конечно, бесполезно.

2/14 июня 1892. Вторник.

На пароходе в Коци.

Беда в таких местах, как вот это Коци: заберешься, а потом и не знаешь, как выбраться. Пароход обещался выйти обратно в Оосака 12–го числа — отложил, 13–го — отложил, 14–го — отложил. Сегодня опять братья и сестры устроили порядочную процессию — доехали до места, где садиться в лодку, — «Пароход завтра уходит», — говорит; но мне показалось уж слишком безобразным таскаться по длинным улицам с хвостом братии и сестер; на этот раз эти японские церемонии — проводы — сущее наказание; были бы мы вдвоем с о. Оно, вернулись бы в церковный дом, или остановились бы в ближайшей гостинице и прождали бы до завтра; а тут эта абуза кейтеев с бесчисленными и бессмысленными поклонами — несколько дней расставанья и проводов! Чтобы отделаться от всего этого, я велел ехать на судно; сюда тоже пожаловала куча кейтеев и симай — последняя доза поклонов, и мы, наконец, одни. Знать бы вчера, что судно отложено — можно было бы объявить проповедь на сегодняшний вечер — все же собралось бы несколько язычников, и время не было бы потеряно, а то безобразнейшая потеря времени, тогда как оно столь нужно для других мест! Было прежде здесь «кёосоо» (конкуренция) пароходов, и они старались держать свое слово; ныне компании слились, и пароходы своевольничают сколько хотят. — К счастью, исправляют дорогу от Токусима в Коци — в этот год и кончится поправка; тогда, кончивши церковные дела здесь, можно во всякое время сесть в тележку и ехать в Токусима, откуда пароходы в Оосака каждый день; 40 ри дороги — два дня пути, но уже никак не больше, тогда как с этим безобразным пароходом в Оосака потерян день, да здесь три, а если завтра и так далее не уйдут, то потеря — неизвестно, где остановится.

3/15 июня 1892. Среда.

На пароходе Тосиюмару на пути в Осака.

Сегодня в десять часов утра, наконец, снялись и идем в Оосака. У о. Оно о ком из катихизаторов ни спросишь — один ответ: «Хорош». — «Трудится ли?» — «Трудится». И такая безучастность к церковному делу, что мне, наконец, невыносимо стало, и я заметил ему: «Отчего вы мне не говорите правду? Если вы не станете помогать мне по Церкви, то кто же будет? И можно ли тогда направить катихизаторов и Церковь? Если вы дурное о ком скажете, то что есть, то это не повредит тому, о ком скажете, а поможет разве ему исправиться — во всяком случае для Церкви будет избегнута ошибка и вред; я много дурного о многих и о вас самих знаю, но молчу», и так далее. Но разве на этого полумертвого человека можно чем подействовать! Он совсем точно развинченный, и многие винты и скрепления потеряны; удивлялся я его безучастности к церковному делу в Коци, при исследовании Церкви; уйдет к жаровне и чайнику — как будто не его дело, когда просматривается метрика и исследуется, где принявшие крещение; призовешь поближе, сидит истуканом и не знает ни о ком ничего; но мало–помалу видишь, что он извнутри и извне совсем, действительно, точно полупараличный: вещи свои везде разбрасывает и забывает, точно мыслит о чем глубоком, тогда как ни о чем не мыслит; об отце Никите думал я, что он мало оживляет — но, в сравнении с о. Оно — сама жизнь! Знает свой приход отлично, лучше самих катихизаторов; раз скажешь ему что, точно исполняет. Оттого–то у о. Оно Церковь везде такая плохая, опустившаяся: каков поп — такой приход. Господи, что ж мне делать с этими священниками? И откуда взять других лучших? Ждешь — ждешь, но жизнь разбивает твои надежды, точно волну, — на мелкие исчезающие брызги! Собираешь молодежь, трудишься и тратишься на ее воспитание, думаешь, авось — Господь из них пошлет людей мысли и доброго желания служить Христу и спасению ближних, и вот — они! Малейшее дуновение ветра, глупейшая интрига — и все, как те же брызги, разлетаются и исчезают! Ни единого юноши, одушевленного идеей, ни единого с христианским сердцем, хотя иные из них уже урожденные христиане! Плохая, уныние наводящая страна — средины: нет отчаянных пороков и поражающего зла, зато нет и стремления к лучшему — все точно тина болотная — здешняя жизнь и для здешней жизни, ни искры проблеска высших стремлений, жажды горения! Подавал было надежды о. Павел Ниицума — и тот оказался болотным тком, свернувшимся среди тины. О, Боже! Как тяжело, как безотрадно!

4/16 июня 1892. Четверг.

На пароходе Тосиюмару и в Оосака.

У японцев есть одна пренесносная черта — не погадывать по другим, не уважать прав других. Трое купцов с четвертым — служащим на сем пароходе, играли в глупейшую игру «го–о–уцу–кото» до второго часа ночи и хохотали во все горло при каждом удачном или неудачном ходе, то есть каждую минуту; и откуда у них смех брался! Как ни хотелось спать, но нельзя было заснуть ни минуты; о. Оно страдал от такой же бессонницы; вероятно, соседи тоже. И это всегда и везде; никогда японец не стесняется другого в выражении своей натуры; о. Никита рассказывал, что недавно министр земледелия Муцу остановился проездом в Акаси на ночь в гостинице; в соседней комнате ночевали купцы, которые пригласили геен! [3] и кутежом с ними не давали спать решительно никому; Муцу, выведенный из терпения, послал за тайко–моци — прийти с большим барабаном к нему в комнату, — и в аккомпанемент к балалайке и пению геен раздался неумолкающий оглушительный треск барабана, потопивший все звуки: это заставило, наконец, купцов прекратить свою музыку, или перевести место кутежа в другое пространство.