Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

В двух стрелковых полках дивизии служили два талантливейших, героических и удачливых командира батальонов Абаев и Морозов. Их не ранило и не убивало в течение полутора лет, хотя они постоянно были подогнем. На этих двух командирах выезжала вся дивизия. В их батальоны сводили остатки солдат из полков, а то и из всей дивизии. В каких только переделках не побывали их батальоны! И всегда они выходили из них победителями. Я горжусь, что каждый из этих комбатов стремился заполучить в поддержку именно мою артбатарею. Потому что, в отличие от других командиров батарей, я всегда находился рядом с комбатом, в цепи атакующих. К тому же я был, как и они, «неубиваемым». И я никогда не подводил пехотинцев: у самой нашей траншеи останавливал любую атаку противника, а затем катил огневой вал впереди нашей наступающей пехоты, уничтожая отступавших врагов.

Вся дивизия знала Морозова и Абаева, но начальство никогда не выделяло этих комбатов среди других офицеров ни наградами, ни званиями, ни повышениями в должностях. Как они пришли в дивизию — Абаев капитаном, а Морозов старшим лейтенантом, так и остались в этих званиях до конца войны. Да и орденов у них было, как и у остальных офицеров-окопников, — два-три. Морозову никак не могли не дать звания Героя, потому что именно его батальон форсировал Днестр. Но все равно он не получил, как многие остальные Герои, ни повышения, ни менее опасной должности, а продолжал в скромном звании старшего лейтенанта до конца войны командовать батальоном. Наверное, его, как и Абаева, руководство не любило, начальству не нравились самостоятельность и ярко выраженное обостренное чувство собственного достоинства, присущие этим офицерам. Особенно это выделялось на фоне угодничества и подхалимства некоторых других командиров. Только господь воздал им должное: оба они выжили на войне.

К 1942 году сложилось так, что основной, немногочисленный состав довоенных кадровых офицеров — кто избежал репрессий тридцать седьмого года, вырвался из окружений в сорок первом — в большинстве своем служил в штабах или командовал полками и дивизиями. Они имели военное образование и драгоценный боевой опыт, многие вернулись в строй после ранений. На передовой же роты и батальоны поднимали в атаку большей частью офицеры из запаса или бывшие студенты и десятиклассники, только что окончившие краткосрочные курсы. Формально военного образования они не имели.

Кадровые офицеры считались в армии настоящими офицерами, своими, истинно военными людьми, профессионалами, которые могут нести службу в штабах, тылах, у них была перспектива продолжать службу и после войны. Кадровые офицеры росли в званиях, их награждали, переводили на более высокие и безопасные должности. А пришедшие из народного хозяйства инженеры, учителя, агрономы, как и скороспелые мальчишки — выпускники краткосрочных курсов, считались офицерами второго сорта, людьми, в офицерском корпусе временными. Зачем им повышать воинские звания и должности, давать награды? Они приходили, воевали на передовой, погибали, выходили из строя по ранению, снова возвращались ненадолго на передовую. Продолжительность жизни их измерялась двумя-тремя боями. На них-то и выезжали в кровавых боях в сорок втором — сорок пятом годах. Наиболее живучих, уже опытных боевых офицеров, таких, как Морозов, Абаев, Михин, зверски, до нервного истощения использовали да, можно сказать, эксплуатировали на передовой. Они случайно узнавали, что существуют дома отдыха для офицеров-фронтовиков. Однако в этих домах отдыхали от «тяжких» и «опасных» трудов офицеры штабов, тылов и политработники.

Сами же окопные офицеры, патриотически настроенные, заранее положившие свои жизни на алтарь Победы, готовые в любую минуту умереть и не мечтавшие даже дожить до конца войны, чувствовали свою второсортносгь и ни о какой перспективе не мечтали. Поэтому они не обзаводились хрустящими портупеями, хромовыми сапогами, кубанками и фуражками. У них в окопах не было условий тренироваться в щелканье каблуками и в подхалимских вывертах холеного тела. Они вьюном на животе ползали под дождем, в грязи и пыли, спасаясь от пулеметного огня противника. В помятом, грязном и копченом обмундировании, в кирзовых сапогах, почитаемые только на передовой да своими подчиненными, они общались с начальством только по полевому телефону. Да и слышали в основном одно и то же: «Вперед, такой-сякой! Не возьмешь траншею — расстреляю!»

Воспринимали свою второсортность полевые офицеры спокойно, без обиды и возмущения, как естественную предначертанность судьбы. А иные даже и не догадывались о ней. Их не трогало и не интересовало, что знают и думают о них в штабах и политотделах. Гордились, радовались и довольствовались тем, что они честно служат Родине, до последнего дыхания преданы ей, а оценку их деятельности, самую объективную и самую значимую для них, дают им Люди Передовой.

После войны, отдыхая в Сочи, я заходил навестить проживавшего там бывшего командира нашей дивизии генерала Миляева. На войне это был молодой, храбрый и боевой генерал. Мы любили его. Сколько же воспоминаний было у нас с ним! О сражениях, о людях, о необычных случаях. И, вспоминая, генерал сожалел:

— И почему мы тебе Героя не дали?..

— Не знаю, товарищ генерал, — ответил я, — мы же тогда об этом не думали, не знали и не интересовались, воевали себе да воевали! Вы ведь, товарищ генерал, — прервал я задумчивое молчание Миляева, — не всегда достойных награждали. Ну, за что выдали Героя командиру штабной роты? Или командиру саперного батальона? Некоторым парторгам и комсоргам — людям тыловым? Ничего героического они не сделали. А ротный на встрече в Молдавии даже публично оскорбил вас, будто каким-то золотом вы не поделились с ним. Я тогда еще в вашу защиту выступил.

— Да, — махнул рукой генерал, — я, что ли, занимался наградами. Политотдел все решал. Меня ведь тоже обошли с Героем, — печально закончил он. Задумался и, помолчав, добавил: — Большинству командиров дивизий по совокупности боев дали Героя. Наша дивизия одной из лучших была, а я Героем не стал. Хотя знаю почему. Член Военного совета армии попросил у меня трофейную машину, а я пожалел, себе оставил эту легковушку. И вот результат.

К сожалению, ни памяти, ни совести, ни малейшей справедливости в присуждении наград не было. Так и хочется призвать на помощь Господа Бога. Но Он был бессилен покарать раздавателей наград. Хотя для меня Он сделал практически невозможное — уберег до самого конца войны от многократно неминуемой смерти. За что и молюсь Ему всю жизнь.

Глава двадцать шестая