Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Собирался в Игарку к брату повидаться и порыбачить, так, однако, не полечу, что-то шевелиться неохота. Устал с рукописью очень. И от непогоды устал. Хожу больной, сплю напропалую.
Я не знаю, чего вы хотите снимать, но лучше делать это в августе — меньше шуму. В середине мая паут, комар и мошка. Правда, мошка и в августе есть, но всё же это не паут, который коня и лося валит, а уж киношников просто обгложет до костей и выплюнет, сказав: «Никому вы ноне не нужны, вас даже жрать неинтересно. Писателя намедни ел, так он хоть толстый и хобот об него, как об Говорухина, не сломаешь».
Да-а, однова я попал под паутов-то! Мамуля моя! Фриц треклятый на фронте был более милостив к человеку, хоть поссать давал иногда, а этот, только ты чирку обнажил, в самую-то её горемышную головушку и вдарит, да так, что подпрыгнешь.
Библиотеку в Овсянке медленно, но достраивают. Лето, отнюдь не красное, катится, самолёты в Петербург дорого хоть, но летают. Преград вам нету. Рази что финансовые. Вертолёт стоит сумасшедшие деньги, правда, в Енисейске появился у меня знакомый, деятель какой-то охотничье-заготовительной корпорации или объединения, хрен их сейчас поймешь. Так он решил купить вертолёт, и большой. Может, и купил уже. Бывший охотник, но парень оказался разворотливый. В любом случае, купил — не купил, хорошо бы побывать на реке и хорошо бы в момент заготовки белых грибов, брусники.
И на реке Сисим (помнишь — бабушка из Сисима?) тоже надо бы побывать. Места детства, загадочная страна: оттудова бабушка. Хочу я взять с собой Андрея и Женьку, рыбаком-харюзятником я его сделал. Помогать нам будут спелеологи из Дивногорска, очень организованный и бывалый народ.
Миша! Кончаются чернила, третий флакон, а тыкать в посудину мне надоело. Так закругляюсь. Мне ведь позвонить можно в Овсянку — 2-70-55 (через Дивногорск), хорошо бы утром или вечером попозже, а то я во дворе топчусь и могу не услышать.
Читал про тебя, сидючи в тайге весною в ожидании вертолёта, в старой «Юности» очерк Нади Рушевой про съёмки. Какая ж девочка к нам Богом послана была, да ненадолго, боялся он, видно, чтоб не освинячилось средь нас это белокрылое дитя.
Ну, обнимаю, поклон Ирине. А ишшо я тебя по телеку видел и обрадовался — во, бля, сказал я себе, Миша и не чует, что я на него гляжу, а то б воздушный поцелуй послал, что ли. Твой Виктор Петрович
18 июня 1993 г.
Овсянка
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Да, конечно, надо бы каждый день по письму писать, да ведь на бумагу-то просочится из души смута и вдали поразит другую душу, которой ныне так нелегко, коли она не из полена, как Буратино, излажена.
Сижу в деревне с 4 мая, больно уж надоело в городе, да и топить перестали, мне с моими лёгкими в панелях совсем худо сделалось. Топил тут печь по два раза в мае, сейчас только раз, на ночь. Пожёг дрова, сунулся к забулдыгам-землякам, а они мне 22 тыщи за машину, а в машине-то конский воз, и послал я их подальше. Александр Николаевич Кузнецов, мой добрый знакомый, внушающий моим землякам высокопоставленным, что Астафьев у нас один и замерзать ему не резон, велел своей властью привезти машину дров, а я нанял бичей овсянских колоть и убирать их. Так не рад и был, всё выпили у меня и съели, и так разошлись в смысле «гонорара», что ещё несколько ночей ломились в окна и двери. Зато теперь я не экономлю топливо, тепло, сухо, и я работаю, наслаждаясь одиночеством.
У одиночества и непогоды есть положительное свойство — ничего другого не остается делать, как работать. И под дождь, снег и холод (думаю, что на Новой Земле рванули дуру, вот и гонит к нам благодарный Ледовитый океан свои излишки) работается, и глаза боятся — руки делают. Уже далеко я продвинулся со второй книгой и вот при третьей редакции вижу, что-то начало и получаться, но работы ещё очень и очень много. Я усложнил себе задачу тем, что не просто решил написать войну, но и поразмышлять о таких расхожих вопросах, как что такое жизнь и смерть, и человечишко между ними. Может быть, наивно, может, и упрощённо даже, но я всё же пытаюсь доскрестись хоть до верхнего слоя той горы, на которой и Лев Толстой кайлу свою сломал.
Стараюсь и читать. Много любопытного ныне пишется и печатается, страшное всё более казнится на бумаге. «Тихий» и прелестный рассказ Жени Носова в десятом номере «Знамени» за прошлый год. как увядающе-прекрасный и светлый островок среди параш, камер, казарм, общаг и московских квартир где маются интеллектуалы с похмелья. Рассказ называется «Красное, жёлтое, зелёное», таков был цвет хлебных карточек, и рассказ о них, о хлебных карточках. Ко времени и к разу он пришёлся, а то коммунисты почти уже убедили наш горемышный народ, что при них было сплошное благоденствие, а ныне вот всё не так.
Марья Семёновна бывает у меня редко, не очень она уже мобильна, да и погода, 70 раз на день меняющаяся, сырая, мозглая, мучает её. Пробовал я сюда забрать Поленьку, чтобы дать бабушке роздых, она на второй же день сильно поранила ногу на берегу Енисея, а в Троицу на кладбище, у матери, или уж у меня в огороде клеща поймала, и бабушка под крыло её заключила, как старый боец и патриотический чусовской комсомолец, рассуждая: «Погибать, так вместе!» Собрался я полететь к брату в Игарку порыбачить, но отказался от этой затеи: комара ныне налетело — тучи, а здесь ещё и клещ осыпной, так я и в лес не хожу, съездил разок за черемшой и всё. У нас ведь на северных склонах гор и в глубоких распадках ещё есть снег и лёд.
Апокалипсис, батюшко, это называется, или, как старая овсянская баба хорошо говорит, — свето-переставление.
Кстати, о «переставлении» — в конце июня Чусовому-то 60 лет! Нас с М. С. пригласили на торжества, но куда нам. Жопы неподъёмные, дети на руках, а ты небось метнулся, если не телом, то душой на Урал-то? Любопытно было бы посмотреть и послушать, какими достижениями хвастаться будут чусовляне? Ведь без достижений и без хвастовства какой же у нас праздник?!
(Вот письмо-то начал сразу после работы, а на плиту поставил горох, побежал сейчас, матерясь и торжествуя, а горох упрел и плита не успела сгореть, одна-то уж накрылась. Заправил я его картошкой, луком, ветчинки построгал и подумал: «Был бы тут Валентин Яковлевич Курбатов, знаменитым супом бы побаловались и экую стрельбу по врагам открыли!»)
Словом, пока, похлёбка доваривается, времени три часа дни, ись охота, чего и вам желаю. А ещё здоровья и продыху в мыслях и сердце. Обнимаю. Виктор Петрович
1993 г.
(С.Войтецкой)
Дорогая Светлана!
Дошла-докатилась и до меня печальная весть о кончине Артура [Войтецкого. — Сост.]. Когда уходит из жизни человек, любой человек, — становится печально на сердце, но когда уходит близкий человек, да ещё и не просто близкий, а духовно совпадающий с тобой, — совсем на сердце пустынно делается и ветер там веет.
