Аркадий Белинков - Распря с веком. В два голоса

Но, понимаете, это не была только политическая, общественная заслуга. Белинков был артист в полном смысле этого слова, в высшем смысле моцартианского пульсирующего начала. Я думаю, что жизнь его будет очень долгая. Он чувствовал нерв русской культуры. Вы знаете, среди смогистов был некто Леня Губанов[325]. У него была такая курьезная фраза: «Россию понимают лишь евреи». (Голос Сарнова. Ну, это преувеличение, конечно.) Конечно. Есть и такие, как Александр Львович Дымшиц[326]. И вообще, тут евреи ни при чем. (В зале дружелюбный смех.) Но Белинков, как никто, понимал и судил русскую трагедию и чувствовал музыку русской культуры. Он был рожден с этим, и, конечно, этого удивительного человека не только будут читать, но и будут ему радоваться.

Платон Набоков: Теперь уже трудно узнать сидящих здесь моих сокурсников по Литературному институту. Я пришел в институт из госпиталя в конце 42-го года. Вскоре мы познакомились с Аркадием. Тут уже говорили об обстановке того времени, и я не буду повторяться. Вспомню только, как нас по красной дорожке вызывали по очереди к Федосееву, директору института. А у Федосеева сидел некий человек в синей косоворотке и говорил: «Вы, вот, фронтовик. Вы та-та-та-та. Вы та-та. И Вы должны нам говорить, какие мысли у студ…» — «Я контужен, у меня вот голова пробита! Я в истерику могу! Я не помню, что я вчера говорил!» — «Ах, идите, идите…» Я уже был битый: отца расстреляли в 34-м, отчима в 37-м. Все мои тетки, сестры моей матери, пострадали, их мужья пострадали, попав в Литературный институт, горегорьковский литинститут, я понимал, как себя надо вести.

Сегодня вспоминали многое.

Не вспомнили, пожалуй, главное. То, что Аркадий создал вокруг себя группу наиболее талантливой, одаренной молодежи.

Я не могу о них не вспомнить поименно:

Надя Рашеева-Романовская. Она прекрасно знала поэзию Блока, написала о нем исследование. Больной человек, — она была арестована, выжила в лагерях и умерла вскоре после возвращения.

Георгий Ингал. Он написал прекрасную повесть-роман, очень сложную — они сродни в этом смысле с Аркадием — о Дебюсси. Начал писать роман о Чайковском. И Георгий, и Аркадий интересовались мной: все-таки я воевал, был пулеметчиком, многое видел. Помню один из наших последних разговоров с Георгием о будущем, которое нас ожидает после войны. От его жены я узнал, что он был убит в лагере. Когда я сам попал в лагерь, мне подтвердил это один заключенный. Георгий пытался восстановить роман о Дебюсси и прятал свои бумаги, что было совершенно недопустимо. Ты должен был показать заключенным, своим соседям, что ты пишешь, что ты делаешь. Это надо было делать открыто. Его приняли за стукача, а может быть, это была определенная провокация со стороны внутренних органов — кагэбэшных, лагерных. И заключенные его убили.

Продолжаю перечислять.

Боря Штейн. Прекрасный человек. Умница. Почему его сегодня нет здесь? (Отвечая на голос из зала.) Хотел прийти? (Внезапно.) Ой! Боря, покажись, дорогой.

Приходил Шенгели — переводчик.

Генрих Эльштейн — очень интересный литературовед.

Миша Левин — о нем тут говорили.

Володя Саппак.

Мур (Георгий Сергеевич, сын Цветаевой).

Захаживали Борис Привалов и Валя Жегин.

Боря Гамеров.

Многие из названных были посажены. Меня арестовали последним.

Я освободился через четыре с лишним года, хотя мне дали десять. Мать хлопотала, был пересмотр дела, мне снизили срок, подвели под амнистию, и я был реабилитирован в конце 91-го года. Когда я пошел за реабилитацией, мне показали фразу, написанную моей рукой: «Да, мы, конечно, войдем в Берлин по трупам сумасшедших немцев, но неужели останется советская власть, неужели останется советское правительство?» Георгий знал об этих словах, знал и не сказал ни слова на следствии. Правда, запомните, друзья мои, на следствии могут выбить все. Вы это знаете, по этому поводу есть даже анекдоты. Поэтому я лично ни в одного человека не брошу камень.

О себе могу сказать: «Я за собой никого не потащил».

Не одни мы с Георгием думали так, как это подтверждает моя записка. Многие из нас так думали и так писали. А Аркадий был самым начитанным, самым элитарным в своих знаниях, и он всем нам был необходим. И мы ему были также необходимы как свидетели многих частей мозаики жизни.

Я могу только добавить, что мы тайно читали Олешу, тайно читали Тынянова. Тайно! Собирались и читали. Дом 29, квартира 1. Был определенный набор цифр. Войдешь в этот маленький затхлый как бы предбанник, налево дверь, определенное количество звонков. Тайно собирались! Горела свеча. На столе лежала шпага…

Почему Аркадий потом «пошел», как говорится, на Олешу? Да совершенно все понятно. Аркадий оказался более чистым человеком, может быть, за счет молодости, может быть, за счет лагеря. Он не пошел на поводу у своих учителей: ни у Олеши, ни у Тынянова, ни у Шкловского, который единственный везде писал, что Аркадия надо спасти. Ну, там Толстой написал или не написал письмо [в защиту Белинкова], неизвестно.

И последнее. Я вспоминал об Аркадии в книжке «Озерлаг», которая вышла во Франции, и в сборнике «Озерлаг. Как это было», который вышел в Иркутске, и в моей последней книжке «Других не будет берегов». Я вспоминаю об Аркадии светло и честно. Да будет ему вечная память.

Екатерина Мурина: Мое знакомство с Аркадием Белинковым длилось недолго — всего один 1943 год. Аркадий, по воспоминаниям его вдовы, не зря гордился тем, что он «сидел за дело». А тут на презентации это бунтарское начало его биографии осталось без внимания. Получилось, что Белинков, как и рассуждающие о нем ораторы, пробудился после идеологического морока в хрущевскую «Оттепель», о чем-де свидетельствовали его выдающаяся книга «Юрий Тынянов» и последующие публикации. Но никаким шестидесятником он не был. В отличие от его почитателей Аркадию свободомыслие было присуще с ранней юности — чуть ли не с детства. Надо все же сказать, что его биография свободомыслящего писателя и человека началась задолго до приснопамятной «Оттепели»[327].

Бенедикт Сарнов: В заключение я хочу поделиться крошечным микромемуаром, — начал Бен и продолжил рассказом о своем разговоре с Маршаком. (Разговор этот подробно описан им в сборнике «Возвращение» и приведен в восьмой главе этой книги.)

Наталия Белинкова-Яблокова: Мне остается поблагодарить всех, кто пришел, кто вспомнил, кто выступил, и надеюсь, что лет через 25 мы опять соберемся и добавим что-нибудь еще.

Кто-то другой написал бы другую книгу о Белинкове, его характере и привычках, упомянул бы о других людях и эпизодах из его жизни. Понял и осветил бы их иначе. И сделал бы это более умело. Более объективно. Или более эмоционально. Я не ответила на все вопросы, которые возникли или могут возникнуть у читателей, хорошо знавших Аркадия, или у тех, кто только слышал о Белинкове, или у тех, кто не знал о нем ничего. Последних — большинство. Может быть, я рассказала что-то лишнее… Может быть, что-то упустила… Да и надо ли все рассказывать? Некоторые вещи могут быть поведаны только самим человеком, скорее всего при соответствующих обстоятельствах. «Наташа, забудьте о своих чувствах, — говорили мне, — Ваше дело — рассказать об Аркадии». Я старалась.