Владимир Джунковский - Воспоминания.Том 1

Пошептавшись опять, они заявили, что отдадут револьверы мне непосредственно в руки. Я им ответил: "В таком случае отворяйте же и впустите меня". Они отворили дверь, и один из трех арестантов, когда я вошел, протянул мне все три револьвера, которые я и передал начальнику тюрьмы. В револьверах оставалось еще 11 зарядов. Я в душе благодарил Бога, который помог мне выйти без кровопролития из создавшегося трагического положения. Но Курлову, в то время бывшему товарищем министра внутренних дел и заведовавшему делами полиции, не понравилась моя тактика, я получил от него секретное письмо, в котором он написал, что "при условиях, при коих учинено убийство тюремных надзирателей, скорее всего казалось бы необходимым применить оружие, а не прибегать к переговорам с арестантами".

Арестанты же учли с благодарностью мой образ действий, и когда в 1919 г., 8 лет спустя, уже после переворота меня судили в Московском революционном трибунале по обвинению в действиях против пролетариата в бытность мою губернатором, двое бывших каторжан из этой группы, занимавшие в то время видные посты, П. П. Ягодзинский и В. М. Козицкий явились в трибунал, помянув меня добрым словом.

По передаче мне револьверов передавший их арестант заявил мне, что в убийстве надзирателей принимали участие только они трое, остальные же 44 были только зрителями. Приказав поместить этих троих в одиночные камеры, я вошел в мастерские, но, к удивлению, не увидал ни одного арестанта, оказалось, что они со страха попрятались кто под кровати в камерах, кто под столы, кто под верстаки. Приказав им выйти, проверив их, я направился далее. Тут моим глазам представилась ужасающая картина — в четырех разных местах лежали несчастные убитые надзиратели, вокруг двоих лужи крови; зияющие раны свидетельствовали, как зверски они были убиты. Оттуда я отправился с тюремным инспектором и прокурором в одиночный корпус на допрос убийц. Первый отказался отвечать, держал себя вызывающе, а когда я ему сказал, что раз он не даст никаких показаний, то виновными будут считаться все 47, бывшие в мастерских, он стал протестовать против этого, но показаний все же не дал. Второй говорил, что убийство было ими совершено в протест к тюремному режиму и от ненависти к заведовавшему каторжным отделением, затем стал говорить, что жизнь надоела, что, в сущности, надзиратели были хорошие, добрые. Когда же я его спросил: "Если тебе жизнь надоела, то зачем же ты загубил четыре неповинные души, а не лишил себя жизни?" На это он рассмеялся и цинично произнес: "Зачем я буду лишать себя жизни, на это палач есть". Затем я его спросил, отчего они выбрали надзирателей, которые, по его словам, были добрые, а не убили начальника тюрьмы, инспектора или хотя бы меня — ведь это имело бы более смысла, он замялся и сказал: "Эти к нам ближе". На вопрос же, почему они, убив надзирателей, так просто сдались, он ответил, что потому что дали мне слово сдаться, и при этом прибавил: "А вот вы не сдержали вашего слова. Вы объявили, что нас истязать не будут, а засадили в одиночку, — это тоже истязание".

Третий оказался самый упорный и самый умный, но все же в конце концов проговорился, сказав, что они хотели бежать, когда же они убедились, что бегство не удалось, так как дверь они открыть не могли, то решили сдаться и не убили меня, считая это уже бесцельным. Затем мы опять пошли к первому, который на этот раз разговорился и с каким-то удовольствием стал рассказывать, как они убивали надзирателей. Было очень противно слушать; я вышел из камеры и отправился в больницу, куда перевезли пятого надзирателя, раненного тремя пулями. Этот надзиратель, Веселов, как оказалось на следствии, спас положение, предотвратив побег, поступив геройски, с полным присутствием духа.

Как выяснилось, произошло все следующим образом: трое из находившихся в столярной мастерской задумали бежать и решили убить трех надзирателей, которые были с ними, воспользоваться их одеждой и выйти из тюрьмы, пользуясь темнотой. Для этого один из трех убийц заявил надзирателю Курдееву, что ему надо стеклянной бумаги для полировки. Надзиратель пошел в каморку, где хранились запасы, арестант пошел за ним и схватил его сзади за горло с такой силой, что хрящи оказались все сломанными, другой же арестант в это время ударил его молотком по голове. Отобрав у убитого револьвер, убийцы вышли из каморки, один из них крикнул, что с надзирателем сделалось дурно, а другой спрятался в шкаф с револьвером. Два надзирателя пошли в каморку, тотчас им вслед раздались выстрелы, один был убит наповал, другой ранен, его добили тут же стамесками. Покончив с тремя, бросились к четвертому надзирателю и убили его в тот момент, когда он намеревался ударить в тревожный сигнал; это был старик 67 лет. На выстрелы из сапожной мастерской прибежал надзиратель Веселов, и, как только вошел, был сражен тремя пулями, отчего упал на колени. Не потеряв присутствия духа, Веселов вышел из камеры и захлопнул дверь, затем, уже обливаясь кровью, сообразил, что у арестантов имеются ключи и они могут открыть дверь. Дабы предупредить возможность побега, он, собрав последние силы, всунул свой ключ в замочную скважину, благодаря чему арестантам путь к побегу был закрыт, у другой же двери был висячий замок снаружи.

Этому герою я в тот же день дал 100 руб. награды и представил его к Георгиевской серебряной медали "За храбрость".

Арестанты, убившие надзирателей, были преданы военно-окружному суду и приговорены: двое — к смертной казни, третий — к 20-летним каторжным работам.

На другой день я приехал опять в тюрьму, чтобы проверить настроение как арестантов, так и надзора. Обошел все камеры каторжан, всматриваясь в каждого из них, и с теми, кто не смотрел мне в глаза, я заговаривал, задавая некоторые вопросы. Настроение оказалось у них подавленное, растерянное. Собрав надзор, я призывал их не падать духом, стараясь их ободрить, и потом посетил семьи убитых.

Днем была отслужена панихида — все четыре гроба поставлены были рядом в тюремной церкви и усыпаны цветами. Похороны были 23 января, несмотря на 16® мороза, по всему пути от тюрьмы до Лазаревского кладбища стояла сплошная толпа народа. Впереди колесниц с четырьмя гробами двигалась конно-полицейская стража Московского уезда, за гробами родные, начальствующие лица и взвод надзирателей с оркестром музыки, игравшим похоронный марш. […]

После погребения убитых надзирателей тюремный надзор обратился ко мне с просьбой повергнуть к стопам Государя верноподданнейшие чувства их беспредельной любви и преданности и твердое, непоколебимое желание служить Престолу и Родине верою и правдою, не страшась смерти, что мною и было исполнено. В ответ я удостоился получить нижеследующую всемилостивейшую депешу: "Передайте членам тюремного ведомства города Москвы мою благодарность за выраженные верноподданнические чувства, высоко ценю их тяжелую и ответственную службу. Николай".