Миньона Яновская - Вильям Гарвей

Частная практика была у Гарвея довольно значительной. Но гонораров не хватало на обеспеченную жизнь и, главное, на опыты и исследования. Как и большинство ученых различных эпох, Гарвей нуждался в службе, в постоянном заработке, в работе ради куска хлеба.

Он стал добиваться должности врача в госпитале св. Варфоломея. К тому времени у наиболее образованных и умных коллег он уже пользовался отличной репутацией. Особенно покровительствовал ему президент Лондонской коллегии врачей, доктор Аткинсон. Он снабдил Гарвея удостоверением о медицинской компетентности.

Удостоверения оказалось недостаточно — нужно было рекомендательное письмо, подписанное громким именем, пусть не имеющим никакого отношения к медицине, но известным и весомым в высшем обществе. Быть может, через доктора Аткинсона, а может быть, в доме какой-нибудь из своих аристократических пациенток Гарвей познакомился, а затем стал постоянным врачом графа Аронделя, имеющего доступ непосредственно к королю Якову I. Должно быть, этот знатный пациент с длинной родословной и огромными поместьями раздобыл для Гарвея рекомендательное письмо от самого короля.

Письмо это решило вопрос: Гарвей был назначен сначала кандидатом, потом исправляющим должность врача и, наконец, в 1609 году врачом старинного госпиталя св. Варфоломея.

В этом мрачном готическом здании Гарвей проработал долгие годы. Госпиталь св. Варфоломея существует и поныне. Память о великом ученом, гордости английской нации, сохранена здесь, как сохранены и оригиналы многих документов, распоряжений, регламентов, составленных в свое время Гарвеем.

Работая, главным врачом и хирургом в госпитале, Гарвей имел немало случаев обратить на себя внимание как на искусного целителя. Слава его возрастала. А с ней — и практика.

Точно неизвестно, когда именно среди его пациентов появилось еще одно знаменитое лицо, известный философ Фрэнсис Бэкон, — до поступления в госпиталь св. Варфоломея или позже.

Со временем Бэкон стал покровителем и другом Гарвея и в какой-то степени его «духовным отцом». Это были не только отношения двух понравившихся друг другу людей, но и дружба больших ученых, нашедших взаимное понимание и сочувствие.

Фрэнсис Бэкон

Бэкон, которого Маркс назвал истинным родоначальником английского материализма и вообще опытных наук новейшего времени, был на семнадцать лет старше Гарвея и в то время неизмеримо выше его стоял на общественной лестнице. Потомственный аристократ, он сделался и потомственным государственным деятелем, заняв в конце своей карьеры самый высокий после короля пост в государстве.

Но все это не имело никакого отношения к причинам, сблизившим с ним Гарвея. Объединила их наука…

В детстве Бэкон был слабым, болезненным, и как это часто бывает с такими детьми, рано развился в умственном отношении. Юность его прошла в кругу молодых буржуа, переживающих первый приступ золотой лихорадки. В тринадцать лет он уже поступил в Кембриджский университет, где, как позднее и Гарвей, изучал схоластические науки — философию и теологию. Как и Гарвей, он пришел в Кембридж полным надежд и стремлений постичь тайны природы, а покинул его горько разочарованным в премудростях официальной науки. Он чувствовал, что во всей системе научного знания нужно произвести решительный переворот, приблизить это знание к практической жизни, сделать его достоверным и точным.

Окончив университет, Бэкон, скептически настроенный по отношению к науке, занялся созданием собственной карьеры.

Жизненный путь Фрэнсиса Бэкона, казалось бы, был предопределен заранее: сын лорда-хранителя большой печати, выросший в богатой и праздной среде, он должен был пойти по дороге своего отца.

Покинув на время Англию, он уехал в Париж, где был представлен английскому послу и включен в состав английской миссии. Окружающих поражала в Бэконе тонкость его наблюдений, яркость и меткость даваемых им политических характеристик. Отдельные дипломатические поручения, которые давал ему посол, он выполнял охотно и добросовестно, благодаря чему довольно скоро завоевал прочное положение в дипломатических кругах.

Но дипломатическая карьера неожиданно прервалась смертью отца. Бэкон вернулся на родину и одновременно вернулся к науке. Погрузившись в изучение трудов древних философов, он начал готовить выступление против них. Как раз в это время произошла знаменательная встреча, оказавшая большое влияние на философские взгляды Бэкона: в одном аристократическом доме он познакомился с Джордано Бруно и на всю жизнь запомнил и смелые, горячие выступления Бруно и весь его обаятельный облик.

Вскоре и сам Бэкон выступил с публичной лекцией, в которой легко было заметить яркий след, оставленный в его сознании речами Бруно: Бэкон защищал принцип движения Земли и беспредельность пространства.

Нападки представителей схоластической науки не помешали его продвижению по службе: после вступления на престол Якова I Бэкон получил звание рыцаря, затем последовательно назначался штатным адвокатом при дворе, генерал-прокурором, лордом-хранителем большой печати и, наконец, получил высшую государственную должность лорда-канцлера.

Вокруг Бэкона группировались наиболее талантливые поэты и ученые того времени. Гарвей был в их числе.

Как попал простой врач в дом знаменитого лорда-философа? Возможно, что его ввел туда в качестве врача один из его первых знатных пациентов — граф Арондель, близкий друг Бэкона. Став сначала домашним врачом, Гарвей вскоре сделался желанным гостем и собеседником, а затем и одним из любимых и почитаемых друзей Бэкона.

Бэкон в своих философских трудах немало внимания уделял медицине. Существует специальный трактат Бэкона, посвященный этой науке. Взгляды, изложенные в этом трактате, выглядят вкратце так.

Медицина не может быть предметом бесплодных умствований, основанных на вымысле и фантазии. Она должна опираться на данные естествознания, а для этого в нее должен быть внесен эксперимент. Опыт — вот насущная необходимость медицины! И опыт на живом организме — вивисекция. У человека и животных есть общие принципы строения и функционирования организма, и поэтому, несмотря на различия между человеком и животными, результаты вивисецирования животных можно с известными оговорками перенести на человека. Со времен Парацельса, уподобившего человека «микрокосму», медики не видят всей сложности человеческого тела и упрощенно подходят к нему. В этом беда медицины. И ее шаткость.

Между тем сложность и многосторонность человеческого тела делают его хрупким и склонным к частым расстройствам.